Проблемы происхождения народов Кавказа и Закавказья
Кавказ — один из тех регионов нашей страны, которые лучше всего исследованы и антропологами, и археологами, и лингвистами, и историками, и этнографами. Он примыкает к району, где возникли древнейшие государства нашей планеты, и частично входил в их состав и подвергался их влиянию. Кавказ с его географическим положением между Европой и Азией бесчисленное множество раз оказывался местом встречи рас и народов, регионом бурного взаимовлияния и взаимопроникновения культур и взаимодействия языков. Антропологи полагают, что Кавказ был одним из важнейших очагов расообразования. Лингвисты связывают с Кавказом происхождение нескольких групп языков. На Кавказе часто скрещивались пути народов, вышедших даже из весьма далеких от него Центральной Азии и Центральной Европы, не говоря уж о пришельцах с более близких территорий.
Собранные на Кавказе материалы использованы в ряде исторических концепций, привлекающих внимание научного мира.
Известные по Кавказу факты могут служить важным подтверждением представлений об общих закономерностях развития самых различных исторических явлений, встречающихся по всему миру.
Участвовали в обсуждении: М. Г. Абдушелишвили, антрополог; С. А. Арутюнов, энтограф; Г. Б. Джаукян, филолог;
О. М. Джапаридзе, археолог и историк; С. Т. Еремян, Н. Ю. Ломоури — историки.
суббота, 21 апреля 2012 г.
вторник, 10 апреля 2012 г.
Историческая память народа: легенда, былина, миф
Историческая память народа: легенда, былина, миф
Выводы лингвистических исследований нередко вступают в противоречие с археологическими материалами и письменными источниками соседних народов. Так, словарь праславянского языка рисует нам общество более социально развитое, чем данные раскопок и сообщения римских и византийских историков. И восстанавливаемый учеными словарь праиндоевропейского языка также показывает, что говорили на нем в более структурированном обществе, чем то, о каком сообщают археологи, судя по материалам памятников пяти, шеститысячелетней давности.
Нередко с данными антропологии, а то и с материалами лингвистики и археологии спорит и историческая память народа, закрепленная в так называемых этногенетических преданиях. Почти каждый народ умеет сберегать предания о своем происхождении. До появления письменности они передаются из уст в уста. Затем их хранит уже книга. Устная же историческая память народа может проникать в далекое прошлое. Своеобразный рекорд тут поставили полинезийцы. Они помнили наизусть имена своих предков на протяжении по крайней мере последних двух тысяч лет. Жители Маркизских островов умели пересказать свою генеалогию на протяжении ста пятнадцати поколений!
Впрочем, как известно, самая хорошая память имеет свои недостатки. История с полинезийцами показала, что ученые могут быть введены в заблуждение даже такими сказаниями, которые как будто заслуживают самого полного доверия. Последовав за полинезийскими преданиями, рассказывающими о том, как великие тихоокеанские мореплаватели заселяли свои острова — один за другим, причем заселенный первым остров — прародина — был покинут ради новых земель еще двадцать веков назад, исследователи приняли за начало колонизации Полинезии ее теперешними обитателями примерно рубеж нашей эры. Между тем, как показали в конце концов раскопки, праполинезийцы появились на своем «Многоостровье» примерно на тысячу лет раньше. Выяснилось, что на самые первые сорок поколений великих мореплавателей памяти не хватило даже у полинезийцев. Но и две или две с небольшим тысячи лет — фантастически большая «глубина веков» для устной памяти, особенно когда она хранит массу конкретных деталей истории, от тысяч имен действующих лиц до сотен тысяч названий островов, мелей, гор, рифов — вплоть до названия лодок, на которых предки путешествовали с острова на остров.
Обычно, однако, предания куда менее точны и детальны, хуже того, при передаче из уст в уста история, условно говоря, имеет свойство преображаться в литературу, пусть устную, и изменяться уже по ее законам. Вот пример. Русские былины — тоже ведь предания о деяниях предков. Былины донесли до нас из X века образ Владимира I по прозвищу Красное Солнышко, первого киевского великого князя, принявшего христианство. Но по законам развития фольклора на этот образ оказались перенесены черты еще не одного и не двух киевских князей — и не только киевских, — а события, с которыми имя Владимира I связано в былинах, на самом деле происходили не только в его время.
Так, богатыри Владимира сражаются с татарами, на самом деле пришедшими на Русь спустя два с лишним столетия после его смерти. Владимир Мономах, внук византийского императора, победитель половцев, гроза западных соседей, на время собравший под свою власть раздробленную уже Русь, в московской исторической традиции именовавшийся царем (московская и российская корона — шапка Мономаха. а не чья-нибудь еще!), практически целиком слился для народа, судя по былинам, со своим тезкой прадедом.
Но мало и этого. Фольклор не случайно называют концентрированным выражением народной мудрости. Фольклор и мифология не просто включают в себя рассказ об исторических памятных событиях, но производят среди этих событий отбор. Есть вещи, которые народ «не хочет» помнить.
Уж на что, кажется, былинную фигуру представлял собой киевский князь Святослав Игоревич! Гроза Византии, победитель во многих сражениях, рыцарь, оставивший потомкам и гордые слова «мертвые сраму не имут», и память о честных предупреждениях противникам «иду на вы». А вот нет его в былинах, и все тут. Академик Б. А. Рыбаков объясняет это отрицательным отношением русского народа к дальним завоевательным походам, которыми заполнено княжение Святослава.
Владимир I в былины попал, но его завоевательные походы остались за их границами. Он выступает здесь как сторона обижаемая, как тот, на кого нападают, и только (вряд ли понравилось бы это самому воинственному князю Владимиру, немало досаждавшему своим соседям). Народ не одобрял агрессий даже «своего» владыки — и выразил это достаточно ясно. Отечественная исследовательница Р. С. Липец обращает внимание, что в эпосе самых разных народов, в том числе и кочевников, которых часто считают такими воинственными, нередко заметно осуждение даже положительных в общем героев, если они замышляют завоевания. И в результате фольклор, описывая войны, бывшие на самом деле завоевательными, изображает их сугубо оборонительными.
Это примеры того, как искажаются при передаче в эпосе и других видах фольклора исторические факты.
Выводы лингвистических исследований нередко вступают в противоречие с археологическими материалами и письменными источниками соседних народов. Так, словарь праславянского языка рисует нам общество более социально развитое, чем данные раскопок и сообщения римских и византийских историков. И восстанавливаемый учеными словарь праиндоевропейского языка также показывает, что говорили на нем в более структурированном обществе, чем то, о каком сообщают археологи, судя по материалам памятников пяти, шеститысячелетней давности.
Нередко с данными антропологии, а то и с материалами лингвистики и археологии спорит и историческая память народа, закрепленная в так называемых этногенетических преданиях. Почти каждый народ умеет сберегать предания о своем происхождении. До появления письменности они передаются из уст в уста. Затем их хранит уже книга. Устная же историческая память народа может проникать в далекое прошлое. Своеобразный рекорд тут поставили полинезийцы. Они помнили наизусть имена своих предков на протяжении по крайней мере последних двух тысяч лет. Жители Маркизских островов умели пересказать свою генеалогию на протяжении ста пятнадцати поколений!
Впрочем, как известно, самая хорошая память имеет свои недостатки. История с полинезийцами показала, что ученые могут быть введены в заблуждение даже такими сказаниями, которые как будто заслуживают самого полного доверия. Последовав за полинезийскими преданиями, рассказывающими о том, как великие тихоокеанские мореплаватели заселяли свои острова — один за другим, причем заселенный первым остров — прародина — был покинут ради новых земель еще двадцать веков назад, исследователи приняли за начало колонизации Полинезии ее теперешними обитателями примерно рубеж нашей эры. Между тем, как показали в конце концов раскопки, праполинезийцы появились на своем «Многоостровье» примерно на тысячу лет раньше. Выяснилось, что на самые первые сорок поколений великих мореплавателей памяти не хватило даже у полинезийцев. Но и две или две с небольшим тысячи лет — фантастически большая «глубина веков» для устной памяти, особенно когда она хранит массу конкретных деталей истории, от тысяч имен действующих лиц до сотен тысяч названий островов, мелей, гор, рифов — вплоть до названия лодок, на которых предки путешествовали с острова на остров.
Обычно, однако, предания куда менее точны и детальны, хуже того, при передаче из уст в уста история, условно говоря, имеет свойство преображаться в литературу, пусть устную, и изменяться уже по ее законам. Вот пример. Русские былины — тоже ведь предания о деяниях предков. Былины донесли до нас из X века образ Владимира I по прозвищу Красное Солнышко, первого киевского великого князя, принявшего христианство. Но по законам развития фольклора на этот образ оказались перенесены черты еще не одного и не двух киевских князей — и не только киевских, — а события, с которыми имя Владимира I связано в былинах, на самом деле происходили не только в его время.
Так, богатыри Владимира сражаются с татарами, на самом деле пришедшими на Русь спустя два с лишним столетия после его смерти. Владимир Мономах, внук византийского императора, победитель половцев, гроза западных соседей, на время собравший под свою власть раздробленную уже Русь, в московской исторической традиции именовавшийся царем (московская и российская корона — шапка Мономаха. а не чья-нибудь еще!), практически целиком слился для народа, судя по былинам, со своим тезкой прадедом.
Но мало и этого. Фольклор не случайно называют концентрированным выражением народной мудрости. Фольклор и мифология не просто включают в себя рассказ об исторических памятных событиях, но производят среди этих событий отбор. Есть вещи, которые народ «не хочет» помнить.
Уж на что, кажется, былинную фигуру представлял собой киевский князь Святослав Игоревич! Гроза Византии, победитель во многих сражениях, рыцарь, оставивший потомкам и гордые слова «мертвые сраму не имут», и память о честных предупреждениях противникам «иду на вы». А вот нет его в былинах, и все тут. Академик Б. А. Рыбаков объясняет это отрицательным отношением русского народа к дальним завоевательным походам, которыми заполнено княжение Святослава.
Владимир I в былины попал, но его завоевательные походы остались за их границами. Он выступает здесь как сторона обижаемая, как тот, на кого нападают, и только (вряд ли понравилось бы это самому воинственному князю Владимиру, немало досаждавшему своим соседям). Народ не одобрял агрессий даже «своего» владыки — и выразил это достаточно ясно. Отечественная исследовательница Р. С. Липец обращает внимание, что в эпосе самых разных народов, в том числе и кочевников, которых часто считают такими воинственными, нередко заметно осуждение даже положительных в общем героев, если они замышляют завоевания. И в результате фольклор, описывая войны, бывшие на самом деле завоевательными, изображает их сугубо оборонительными.
Это примеры того, как искажаются при передаче в эпосе и других видах фольклора исторические факты.
понедельник, 9 апреля 2012 г.
Язык как история народа
Язык как история народа
Лингвисты прослеживают происхождение и развитие языка на протяжении тысяч лет, находят в нем слова и грамматические конструкции из других языков, устанавливают, где и когда встречались народы. «Язык, язык! Это душа народов. В нем читаются их судьбы! » Так говорит в автобиографии один из подмастерьев «народа языкотворца» — французский поэт Пьер Жан Беранже.
И тут с поэтом целиком согласен ученый. Немецкий филолог и фольклорист XIX века Я. Гримм утверждал, что наш язык в то же время и наша история. Советский ученый В.И. Абаев по существу уточняет это определение, подчеркивая, что язык народа — это «его исторический опыт, обогащенный и зафиксированный в словах—понятиях и грамматических категориях». Человек не только выражает свои мысли с помощью слов; мы и мыслим словами, одними лишь словами, все вокруг нас названо, поименовано: и вещи, и явления природы, и действия. Но с другой стороны, в языке есть слова лишь для тех предметов, действий, событий, с которыми народ — носитель языка так или иначе знаком.
И значит, по словарному составу языка можно судить о жизни и быте народа. И не только о современных жизни и быте. В. И. Абаев, например, в работе «Осетинский язык и фольклор» продемонстрировал, как из языка народа действительно можно извлечь его исторический опыт. Осетины говорят на языке, родственном современному персидскому, таджикскому, афганскому. Соседи осетин — совсем на других языках — кавказских, тюркских. Откуда же в самом сердце горного Кавказа появился осетинский язык? Казалось бы, предки осетин должны были прийти на Кавказ с юго-востока, оттуда, где сейчас живут многие миллионы людей, говорящих на персидском, таджикском, афганском. Но анализ языка показывает, что предки осетин, которые принесли сюда иранскую речь, шли не с юга, а с севера. Это видно, например, по словам неиранского происхождения в сегодняшнем осетинском словаре. К их числу относятся названия граната и верблюда. У южных иранцев, естественно, есть собственные слова для обозначения этих дерева и животного. А осетинам пришлось для этой цели принять в язык чужие слова. Значит, их предки шли из мест, где граната и верблюда не знали. Надо ли доказывать, что такие места лежат к северу, а не к югу от Кавказа? Ирану, даже средневековому, хорошо знаком грозный хищник — лев. А осетины зовут его собственным словом, первоначально обозначавшим совсем другое животное, хоть и не хищное, но тоже грозное — зубра. Значит, не было на родине праосетин львов — иначе не произошло бы такой путаницы. (Кстати, аналогичная история произошла на Руси. Русское слово «слон» образовалось из пришедшего с востока названы льва — «арслан». Русские были тогда мало знакомы и со слоном, и со львом, и никто не заметил переименования.)
Итак, язык позволил уточнить путь праосетин. Может он указать и на образ жизни. Вот, например, слово «кочевать» в осетинском языке резко расширило свое первоначальное значение, стало понятием «жить». Ясно, что такое могло произойти лишь у предков—кочевников.
Когда пришли на Кавказ праосетины? И тут язык способен дать ответ. Они принесли с собой собственное название для железа, значит, переселение состоялось не раньше начала 1-го тысячелетия до н. э. — прежде железо было слишком плохо известно в древнем мире, и окраинный народ не стал бы придумывать для него имя.
Словарь отвечает на вопросы — умейте только задавать их. А история подтверждает эти ответы всем своим авторитетом. Она напоминает нам о ираноязычных скифах и сарматах Северного Причерноморья. В последние века до нашей эры и в первые века нашей эры скифо-сарматские племена глубоко проникли на Кавказ. Самый мощный из сарматских племенных союзов — аланы — распространил свое влияние от Молдавии до Закавказья (а часть алан во времена Великого переселения народов добралась и до теперешних Франции. Италии, Испании).
Скифы и сарматы явно «годятся» на роль прародителей осетин. Они были тоже ираноязычны, жили вначале к северу от Кавказа, в большинстве своем были кочевниками и т. д. Подходит? Подходит. Одна «беда»: очень похожи, с точки зрения антропологов, современные осетины на своих нынешних соседей, говорящих на кавказских языках, — чеченцев, кабардинцев, балкарцев, хевсуров.
Что поделаешь — данные антропологии, лингвистики, археологии и других наук, нередко вступают между собой в противоречие — и внутри каждой из этих наук, и на границах одной науки с другими.
Лингвисты прослеживают происхождение и развитие языка на протяжении тысяч лет, находят в нем слова и грамматические конструкции из других языков, устанавливают, где и когда встречались народы. «Язык, язык! Это душа народов. В нем читаются их судьбы! » Так говорит в автобиографии один из подмастерьев «народа языкотворца» — французский поэт Пьер Жан Беранже.
И тут с поэтом целиком согласен ученый. Немецкий филолог и фольклорист XIX века Я. Гримм утверждал, что наш язык в то же время и наша история. Советский ученый В.И. Абаев по существу уточняет это определение, подчеркивая, что язык народа — это «его исторический опыт, обогащенный и зафиксированный в словах—понятиях и грамматических категориях». Человек не только выражает свои мысли с помощью слов; мы и мыслим словами, одними лишь словами, все вокруг нас названо, поименовано: и вещи, и явления природы, и действия. Но с другой стороны, в языке есть слова лишь для тех предметов, действий, событий, с которыми народ — носитель языка так или иначе знаком.
И значит, по словарному составу языка можно судить о жизни и быте народа. И не только о современных жизни и быте. В. И. Абаев, например, в работе «Осетинский язык и фольклор» продемонстрировал, как из языка народа действительно можно извлечь его исторический опыт. Осетины говорят на языке, родственном современному персидскому, таджикскому, афганскому. Соседи осетин — совсем на других языках — кавказских, тюркских. Откуда же в самом сердце горного Кавказа появился осетинский язык? Казалось бы, предки осетин должны были прийти на Кавказ с юго-востока, оттуда, где сейчас живут многие миллионы людей, говорящих на персидском, таджикском, афганском. Но анализ языка показывает, что предки осетин, которые принесли сюда иранскую речь, шли не с юга, а с севера. Это видно, например, по словам неиранского происхождения в сегодняшнем осетинском словаре. К их числу относятся названия граната и верблюда. У южных иранцев, естественно, есть собственные слова для обозначения этих дерева и животного. А осетинам пришлось для этой цели принять в язык чужие слова. Значит, их предки шли из мест, где граната и верблюда не знали. Надо ли доказывать, что такие места лежат к северу, а не к югу от Кавказа? Ирану, даже средневековому, хорошо знаком грозный хищник — лев. А осетины зовут его собственным словом, первоначально обозначавшим совсем другое животное, хоть и не хищное, но тоже грозное — зубра. Значит, не было на родине праосетин львов — иначе не произошло бы такой путаницы. (Кстати, аналогичная история произошла на Руси. Русское слово «слон» образовалось из пришедшего с востока названы льва — «арслан». Русские были тогда мало знакомы и со слоном, и со львом, и никто не заметил переименования.)
Итак, язык позволил уточнить путь праосетин. Может он указать и на образ жизни. Вот, например, слово «кочевать» в осетинском языке резко расширило свое первоначальное значение, стало понятием «жить». Ясно, что такое могло произойти лишь у предков—кочевников.
Когда пришли на Кавказ праосетины? И тут язык способен дать ответ. Они принесли с собой собственное название для железа, значит, переселение состоялось не раньше начала 1-го тысячелетия до н. э. — прежде железо было слишком плохо известно в древнем мире, и окраинный народ не стал бы придумывать для него имя.
Словарь отвечает на вопросы — умейте только задавать их. А история подтверждает эти ответы всем своим авторитетом. Она напоминает нам о ираноязычных скифах и сарматах Северного Причерноморья. В последние века до нашей эры и в первые века нашей эры скифо-сарматские племена глубоко проникли на Кавказ. Самый мощный из сарматских племенных союзов — аланы — распространил свое влияние от Молдавии до Закавказья (а часть алан во времена Великого переселения народов добралась и до теперешних Франции. Италии, Испании).
Скифы и сарматы явно «годятся» на роль прародителей осетин. Они были тоже ираноязычны, жили вначале к северу от Кавказа, в большинстве своем были кочевниками и т. д. Подходит? Подходит. Одна «беда»: очень похожи, с точки зрения антропологов, современные осетины на своих нынешних соседей, говорящих на кавказских языках, — чеченцев, кабардинцев, балкарцев, хевсуров.
Что поделаешь — данные антропологии, лингвистики, археологии и других наук, нередко вступают между собой в противоречие — и внутри каждой из этих наук, и на границах одной науки с другими.
пятница, 6 апреля 2012 г.
Документы и источники об истории народов и племен
Документы и источники об истории народов и племен
История каждого этноса — неотъемлемая часть общей истории человечества. Как восстановить путь народа через время, найти его древние корни, старое и новое родство?
Мы в XX веке буквально присутствуем при формировании десятков новых народов. Этнографы с понятным интересом следят за тем, как складывается сегодня из множества народов и племен индонезийская нация. Она еще не сложилась, но многие ученые уверены, что индонезийский метаэтнос станет в конце концов — и не в очень отдаленном будущем обычным этносом, этносоциальной общностью — нацией.
Некоторые исследователи предвидят рождение наций в отдельных африканских странах; но даже если появление единого кенийского этноса можно отнести лишь к сравнительно далекому и довольно проблематичному будущему, то в той же Кении происходит стремительное объединение и превращение мелких племен в довольно крупные народности.
Несколько новых этносов появилось за последний век на территории Советского Союза. Один из примеров — алтайцы, народ, складывающийся из небольших племен и народностей, говоривших на разных языках, уже в советское время (хотя различия в языке у северной и южной групп алтайцев еще очень велики). В Дагестане некоторые совсем маленькие народности, исчислявшиеся сотнями и тысячами человек, слились с более крупными народами этой республики — аварцами, лезгинами, лаками, кумыками.
Ученые исследуют этнические процессы, идущие в наши дни, устанавливают их закономерности, определяют, какие из них могли и должны были действовать сотни и тысячи лет назад. Факты об этнических процессах XIX века мы черпаем из книг ученых, записей путешественников, свидетельств современников. Но чем дальше в прошлое, тем скупее становятся письменные сведения об истории народов. Пока с учеными прошлое говорит со страниц хроник и летописей, дело обстоит еще не так плохо. Нет хроник? Остаются поэмы, законодательные акты и хозяйственные документы. Именно такого рода записи содержат шумерские и вавилонские глиняные таблички, причем материалы бухгалтерского, как мы сказали бы сегодня, учета явно преобладают над всеми остальными. Но даже складские документы многое дают исследователю этногенеза. Ведь уже язык документов сообщает (хотя и не всегда), к какому народу принадлежали те, кто эти документы оставил. Куда хуже положение исследователей, изучающих прошлое народа в пору, когда у него не было письменности или письменных документов сохранилось очень немного. Тут, конечно, порою могут помочь свидетельства соседей, обладавших письменностью, рассказы тех, кто посетил соответствующую страну.
Можно вспомнить, что массой сведений по истории народов Поволжья, Урала и вообще Восточной Европы в раннее средневековье мы обязаны, например, арабским путешественникам. Но такие сведения «со стороны» нередко неверны, всегда отрывочны и весьма неполны. А часто, слишком часто, их и вообще не бывает. Писаную историю народов приходится дополнять, а порою и поправлять этнографии, действующей в союзе с остальными историческими дисциплинами — от археологии до этнической антропологии, в содружестве с лингвистикой и другими науками. А чем дальше в прошлое, тем важнее такое комплексное исследование этногенеза.
Антрополог исследует кости и черепа, восстанавливает облик древнего обитателя той или другой местности, сравнивая этот облик с внешностью представителей современных этносов. связывая прошлое и настоящее.
История каждого этноса — неотъемлемая часть общей истории человечества. Как восстановить путь народа через время, найти его древние корни, старое и новое родство?
Мы в XX веке буквально присутствуем при формировании десятков новых народов. Этнографы с понятным интересом следят за тем, как складывается сегодня из множества народов и племен индонезийская нация. Она еще не сложилась, но многие ученые уверены, что индонезийский метаэтнос станет в конце концов — и не в очень отдаленном будущем обычным этносом, этносоциальной общностью — нацией.
Несколько новых этносов появилось за последний век на территории Советского Союза. Один из примеров — алтайцы, народ, складывающийся из небольших племен и народностей, говоривших на разных языках, уже в советское время (хотя различия в языке у северной и южной групп алтайцев еще очень велики). В Дагестане некоторые совсем маленькие народности, исчислявшиеся сотнями и тысячами человек, слились с более крупными народами этой республики — аварцами, лезгинами, лаками, кумыками.
Ученые исследуют этнические процессы, идущие в наши дни, устанавливают их закономерности, определяют, какие из них могли и должны были действовать сотни и тысячи лет назад. Факты об этнических процессах XIX века мы черпаем из книг ученых, записей путешественников, свидетельств современников. Но чем дальше в прошлое, тем скупее становятся письменные сведения об истории народов. Пока с учеными прошлое говорит со страниц хроник и летописей, дело обстоит еще не так плохо. Нет хроник? Остаются поэмы, законодательные акты и хозяйственные документы. Именно такого рода записи содержат шумерские и вавилонские глиняные таблички, причем материалы бухгалтерского, как мы сказали бы сегодня, учета явно преобладают над всеми остальными. Но даже складские документы многое дают исследователю этногенеза. Ведь уже язык документов сообщает (хотя и не всегда), к какому народу принадлежали те, кто эти документы оставил. Куда хуже положение исследователей, изучающих прошлое народа в пору, когда у него не было письменности или письменных документов сохранилось очень немного. Тут, конечно, порою могут помочь свидетельства соседей, обладавших письменностью, рассказы тех, кто посетил соответствующую страну.
Можно вспомнить, что массой сведений по истории народов Поволжья, Урала и вообще Восточной Европы в раннее средневековье мы обязаны, например, арабским путешественникам. Но такие сведения «со стороны» нередко неверны, всегда отрывочны и весьма неполны. А часто, слишком часто, их и вообще не бывает. Писаную историю народов приходится дополнять, а порою и поправлять этнографии, действующей в союзе с остальными историческими дисциплинами — от археологии до этнической антропологии, в содружестве с лингвистикой и другими науками. А чем дальше в прошлое, тем важнее такое комплексное исследование этногенеза.
Антрополог исследует кости и черепа, восстанавливает облик древнего обитателя той или другой местности, сравнивая этот облик с внешностью представителей современных этносов. связывая прошлое и настоящее.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)