Какие электронные образовательные ресурсы нужны современной школе
Современный учебный процесс, протекающий в условиях информатизации и массовой коммуникации всех сфер общественной жизни, требует существенного расширения арсенала средств обучения; он должен строиться на основе широкого использования средств информационных и коммуникационных технологий (ИКТ), в частности, электронных образовательных ресурсов.Во-первых, это делает обучение более привлекательным с точки зрения учеников, предлагая им в школе те же технологии, которые они применяют для связи и развлечений вне школы и, тем самым, способствует уменьшению разрыва между обучением в школе и обучением, которое происходит вне школы. Во-вторых, и это самое главное, ИКТ позволяют реализовать активно-деятельностное обучение, учитывающее потребности и склонности каждого обучающегося. Современное техническое оснащение школ, использование средств ИКТ в учебном процессе создаёт необходимые условия для широкомасштабного внедрения прогрессивных педагогических технологий, применение которых в массовой школе ранее было невозможно.
Что мы знаем про ЭОРы
Согласно ГОСТ Р 53620-2009 электронный образовательный ресурс(ЭОР) – это образовательный ресурс, представленный в электронно-цифровой форме и включающий в себя структуру, предметное содержание и метаданные о них. Электронный образовательный ресурс может включать в себя данные, информацию, программное обеспечение, необходимые для его использования в процессе обучения.
По характеру представления информации ГОСТ Р 52657-2006 подразделяет ЭОР на мультимедийные, программные продукты, изобразительные, аудио, текстовые, электронные аналоги печатных изданий. Тем самым ЭОР позиционируется как главное понятие, находящееся на вершине иерархической системы.
Все многообразие ЭОР условно можно подразделить на информационные источники и информационные инструменты.
Информационный источник – это обобщающее понятие, описывающее различные виды информационных объектов. С точки зрения использования в учебном процессе важно различать простые информационные источники (звук, изображение, текст, видеоматериалы, модели) и комплексные, содержащие простые информационные источники, связанные гиперссылками (например, мультимедиа энциклопедии). Среди информационных источников могут быть выделены (по цели создания): общекультурные информационные источники (ресурсы), существующие независимо от учебного процесса (культурное и историческое наследие, природные объекты и явления); педагогические информационные источники (ресурсы, разработанные специально для целей учебного процесса).
Информационный инструмент учебной деятельности – это программныйпродукт, позволяющий учащемуся или учителю производить активные действия над информационным источниками (объектами), создавать их, менять, связывать, передавать и т.д. Среди информационных инструментов можно выделить:
• общепользовательские инструменты, используемые учителями и учащимися (веб-браузер, почтовая программа-клиент; программ просмотра графических изображений; программа воспроизведения мультимедийных файлов; текстовый редактор; редактор векторной графики; редактор растровой графики; редактор фотографий; редактор мультимедийных презентаций; редактор видеомонтажа и пр.);
• специализированные образовательные инструменты, используемые учителями и учащимися (интегрированная конструктивная творческая среда, включающая инструментарий для визуального программирования; тренажер обучения клавиатурному письму; тренажер формирования навыков грамотного письма; тренажер вычислительных навыков; редактор визуализации и анализа хронологической информации; инструмент для организации проектной деятельности; инструмент фиксации и визуализации данных комплекта цифровых датчиков, используемых в общем образовании; среды для программирования управляемых устройств, используемых в общем образовании и пр.);
• инструменты организации образовательного процесса, используемые учителями (электронный журнал; инструмент подготовки заданий для учащихся; инструмент управления компьютерами учащихся; система организации управления информационным образовательным пространством; инструмент организации и проведения урока, согласованный с электронным журналом; инструмент организации контроля за результатами обучения; инструмент дистанционной поддержки образовательного процесса и пр.).
Выделив в отдельные категории общекультурные источники и общепользовательские инструменты, все прочие ЭОР отнесем к категории педагогических электронных образовательных ресурсов (рис.1).
Согласно ГОСТ Р 53620-2009, ЭОР, прошедший редакционно-издательскую обработку, предназначенный для распространения в неизменном виде, имеющий выходные сведения, является электронным изданием. Учебное электронное издание – электронное издание, содержащее систематизированные сведения научного или прикладного характера, изложенные в форме, удобной для изучения и преподавания, и рассчитанное на учащихся разного возраста и степени обучения (ГОСТ 7.83-2001). На основании вышеизложенного в категории педагогических ЭОР выделим электронные учебные издания; все прочие педагогические ЭОР отнесем к категории электронных учебных материалов.
пятница, 31 августа 2012 г.
среда, 27 июня 2012 г.
Аборигены, автохтоны, коренные жители
Аборигены, автохтоны, коренные жители
В обиходе историков и этнографов по прежнему в ходу главным образом первый и третий термины. Второй, очень популярный лет сорок назад и в истории, стал теперь достоянием биологии.
Слово «абориген» образовано из двух латинских слов, означающих «от начала»; «автохтон» — из одного древнегреческого, означающего «местный, коренной». В обиходе все три термина в общем вполне как будто взаимозаменяемы — только вот кого мы имеем основания так называть, а кого — нет?
Обратимся к примерам. Аборигены Австралии. К ним имя чрезвычайно подходит. От начала заселения человеком шестой части света они здесь обитают тысячелетий по крайней мере двадцать — тридцать.
Наверное, с той же уверенностью можно назвать маори аборигенами Новой Зеландии — однако известно ведь, что до маорийских племен, появившихся здесь в VIII-XII веках, на двух ее больших островах жили какие-то другие люди: следы их поселений найдены при раскопках.
Калмыки живут в Поволжье с XVII века; кто они здесь — пришельцы или местные? Ответ ясен: за три с лишним столетия пришельцы стали местными, а значит, и коренными.
Что ж, возьмем случаи переселений, более близкие к нашему времени. На территорию современной Каракалпакии каракалпаки были переселены хивинским ханом в 1811 году с низовьев Сырдарьи, где они до того обитали. Можно ли признать каракалпаков пришельцами в этих местах или они коренные жители? На наш взгляд, верна вторая точка зрения; присоединение к первой заставит историка устанавливать своеобразный срок давности, да еще очень большой (длиннее в данном случае ста семидесяти девяти лет или, для круглого счета, двух столетий). Вышло бы, будто лишь по истечении этого срока народ, переселившийся с других территорий, можно признать наконец коренным да местным.
Но в то же время мы говорим о коренных народах Сибири, отличая их тем самым от русских, хотя русское заселение Сибири началось за десятилетия до появления, скажем, калмыков в Калмыкии. И обычно не называем айнов — первопоселенцев Японии коренными жителями этой страны, хотя в момент появления предков собственно японцев (народа нихондзин) айны жили там уже много веков.
Эти примеры образуют несколько, может быть, длинноватое вступление к констатации факта: отличия между аборигенами и неаборигенами в той или иной области в каждом конкретном случае — свои.
Аборигены в Северной Америке конечно же (как и в Центральной, и в Южной) индейцы. Но в США в ходу и выражение «коренные американцы» — под ними понимают прямых потомков давних поселенцев — в отличие от эмигрантов, недавно приехавших в страну из других частей Америки, Европы, Азии. Словом, противопоставление коренных жителей новопоселенцам весьма условно, более того, оно может Завести довольно далеко. «Белые» расисты Великобритании требуют высылки за пределы страны людей, перебравшихся сюда десятки лет назад на постоянное жительство из бывших английских колоний.
В некоторых же странах Африки расисты «черные» выступают за высылку из этих стран всех людей европейского и азиатского происхождения, хотя бы их предки жили здесь уже несколько поколений.
На островах Фиджи националисты, принадлежащие к верхушке местной родовой знати, силой захватили власть, чтобы не допустить к ней политических деятелей, представлявших индостанскую по происхождению часть населения этих островов.
Имеют ли коренные фиджийцы право на большие права (простите тавтологию), чем «пришлые», точнее, потомки тех «пришлых», что завозились сюда до 1916 года в качестве дешевой рабочей силы британскими колонизаторами? Для сегодняшних фиджи-индийцев острова Фиджи — родина в полном смысле этого слова. Делать их неполноправными на родине — неужели это можно счесть справедливым? С тем же успехом можно заявить, что на территории Сибири право на власть имеют только те, кто принадлежит по происхождению к народам, заселявшим ее еще до прихода сюда русских. Если же учесть, что и из этих народов одни пришли в Северную Азию раньше, другие позже — и на земли, уже частично населенные другими этносами, то нам придется выяснять, какой из этих народов «более коренной», — и не в интересах исторической науки, не из благородного внимания к делам и судьбам предков, а для того лишь, выходит, чтобы использовать давние исторические события в чьих-то сиюминутных политических интересах.
Разумеется, мы привели этот пример лишь затем, чтобы стала ясна абсурдность такого подхода к проблеме.
Признавая права каждого народа, большого и малого, на развитие своей культуры, нельзя согласиться с тем, чтобы представители любого из них уже из-за своего происхождения автоматически получали преимущества перед людьми, принадлежащими к другим этносам.
И этой позиции вовсе не противоречат общая озабоченность судьбой малых народов Севера или та помощь, которую пытаются оказывать передовые американцы аборигенам Аляски, прогрессивные «белые» австралийцы — аборигенам пятой части света.
Коренные жители некоторых районов мира, колонизованных европейцами (главным образом европейцами, но не только ими) оказались в стесненном и унизительном положении, они были почти повсюду разорены экономически, угнетаемы политически, культура их размывалась, часто насильственно и сознательно. Им надо помочь выйти из этого положения, избавиться от наследия колониализма, а это возможно в ряде случаев только при культурной и иной помощи потомков колонизаторов, которые обязаны выплатить хоть часть лежащего на них долга перед обездоленными. Малые же народы, естественно, особенно нуждаются в такой помощи. Хотя, разумеется, главное тут должны сделать сами коренные жители.
Но предоставлять одной этнической группе власть над другими группами лишь в силу ее происхождения — согласитесь, нелепо, не имеет ничего общего ни с правами человек, ни с законными правами народов, ни с подлинной демократией. Такие действия явно противоречат высокой идее подлинного равенства людей.
В обиходе историков и этнографов по прежнему в ходу главным образом первый и третий термины. Второй, очень популярный лет сорок назад и в истории, стал теперь достоянием биологии.
Слово «абориген» образовано из двух латинских слов, означающих «от начала»; «автохтон» — из одного древнегреческого, означающего «местный, коренной». В обиходе все три термина в общем вполне как будто взаимозаменяемы — только вот кого мы имеем основания так называть, а кого — нет?
Обратимся к примерам. Аборигены Австралии. К ним имя чрезвычайно подходит. От начала заселения человеком шестой части света они здесь обитают тысячелетий по крайней мере двадцать — тридцать.Наверное, с той же уверенностью можно назвать маори аборигенами Новой Зеландии — однако известно ведь, что до маорийских племен, появившихся здесь в VIII-XII веках, на двух ее больших островах жили какие-то другие люди: следы их поселений найдены при раскопках.
Калмыки живут в Поволжье с XVII века; кто они здесь — пришельцы или местные? Ответ ясен: за три с лишним столетия пришельцы стали местными, а значит, и коренными.
Что ж, возьмем случаи переселений, более близкие к нашему времени. На территорию современной Каракалпакии каракалпаки были переселены хивинским ханом в 1811 году с низовьев Сырдарьи, где они до того обитали. Можно ли признать каракалпаков пришельцами в этих местах или они коренные жители? На наш взгляд, верна вторая точка зрения; присоединение к первой заставит историка устанавливать своеобразный срок давности, да еще очень большой (длиннее в данном случае ста семидесяти девяти лет или, для круглого счета, двух столетий). Вышло бы, будто лишь по истечении этого срока народ, переселившийся с других территорий, можно признать наконец коренным да местным.
Но в то же время мы говорим о коренных народах Сибири, отличая их тем самым от русских, хотя русское заселение Сибири началось за десятилетия до появления, скажем, калмыков в Калмыкии. И обычно не называем айнов — первопоселенцев Японии коренными жителями этой страны, хотя в момент появления предков собственно японцев (народа нихондзин) айны жили там уже много веков.
Эти примеры образуют несколько, может быть, длинноватое вступление к констатации факта: отличия между аборигенами и неаборигенами в той или иной области в каждом конкретном случае — свои.
Аборигены в Северной Америке конечно же (как и в Центральной, и в Южной) индейцы. Но в США в ходу и выражение «коренные американцы» — под ними понимают прямых потомков давних поселенцев — в отличие от эмигрантов, недавно приехавших в страну из других частей Америки, Европы, Азии. Словом, противопоставление коренных жителей новопоселенцам весьма условно, более того, оно может Завести довольно далеко. «Белые» расисты Великобритании требуют высылки за пределы страны людей, перебравшихся сюда десятки лет назад на постоянное жительство из бывших английских колоний.
В некоторых же странах Африки расисты «черные» выступают за высылку из этих стран всех людей европейского и азиатского происхождения, хотя бы их предки жили здесь уже несколько поколений.
На островах Фиджи националисты, принадлежащие к верхушке местной родовой знати, силой захватили власть, чтобы не допустить к ней политических деятелей, представлявших индостанскую по происхождению часть населения этих островов.
Имеют ли коренные фиджийцы право на большие права (простите тавтологию), чем «пришлые», точнее, потомки тех «пришлых», что завозились сюда до 1916 года в качестве дешевой рабочей силы британскими колонизаторами? Для сегодняшних фиджи-индийцев острова Фиджи — родина в полном смысле этого слова. Делать их неполноправными на родине — неужели это можно счесть справедливым? С тем же успехом можно заявить, что на территории Сибири право на власть имеют только те, кто принадлежит по происхождению к народам, заселявшим ее еще до прихода сюда русских. Если же учесть, что и из этих народов одни пришли в Северную Азию раньше, другие позже — и на земли, уже частично населенные другими этносами, то нам придется выяснять, какой из этих народов «более коренной», — и не в интересах исторической науки, не из благородного внимания к делам и судьбам предков, а для того лишь, выходит, чтобы использовать давние исторические события в чьих-то сиюминутных политических интересах.
Разумеется, мы привели этот пример лишь затем, чтобы стала ясна абсурдность такого подхода к проблеме.
Признавая права каждого народа, большого и малого, на развитие своей культуры, нельзя согласиться с тем, чтобы представители любого из них уже из-за своего происхождения автоматически получали преимущества перед людьми, принадлежащими к другим этносам.
И этой позиции вовсе не противоречат общая озабоченность судьбой малых народов Севера или та помощь, которую пытаются оказывать передовые американцы аборигенам Аляски, прогрессивные «белые» австралийцы — аборигенам пятой части света.
Коренные жители некоторых районов мира, колонизованных европейцами (главным образом европейцами, но не только ими) оказались в стесненном и унизительном положении, они были почти повсюду разорены экономически, угнетаемы политически, культура их размывалась, часто насильственно и сознательно. Им надо помочь выйти из этого положения, избавиться от наследия колониализма, а это возможно в ряде случаев только при культурной и иной помощи потомков колонизаторов, которые обязаны выплатить хоть часть лежащего на них долга перед обездоленными. Малые же народы, естественно, особенно нуждаются в такой помощи. Хотя, разумеется, главное тут должны сделать сами коренные жители.
Но предоставлять одной этнической группе власть над другими группами лишь в силу ее происхождения — согласитесь, нелепо, не имеет ничего общего ни с правами человек, ни с законными правами народов, ни с подлинной демократией. Такие действия явно противоречат высокой идее подлинного равенства людей.
суббота, 19 мая 2012 г.
Культура, политика, экономика в появлении этнической общности, племени, нации
Культура, политика, экономика в появлении этнической общности, племени, нации
Именно племена в научной литературе обычно рассматриваются в качестве основного этнического подразделения первобытного общества. Однако в последнее время эта точка зрения нередко подвергается сомнению. В современной зарубежной литературе довольно широко распространено мнение, что племя — «вторичное» социальное явление, возникающее на поздних стадиях общественного развития в особых исторических условиях. Представление о сравнительно позднем возникновении племен встречается и в нашей научной литературе последних лет. В частности, А. А. Формозов полагает, что появление племени относится лишь к мезолиту, среднекаменному веку, начавшемуся на Земле примерно 12 тысяч лет назад. Еще более радикальна точка зрения археолога В. Ф. Геннинга, считающего, что племя вообще не является этническим формированием. Он ссылается на то, что в понятии племени определяющей является система организации власти.
Действительно, в племени, как правило, существует такая система. На этот широко засвидетельствованный этнографией факт обратил особое внимание Ф. Энгельс. Он, в частности, отмечал наличие у племени военачальника или верховного вождя, народного собрания, совета старейшин и т. п. Племя характеризуется также определенной общностью диалекта, общими религиозными представлениями (мифологией), обрядами и собственным именем.
Необходимо, однако, сразу же подчеркнуть, что в данном случае речь идет о племенах позднего первобытного общества. Но, как известно, в этнографической литературе племенем подчас именуют также общности, еще не являющиеся социальными организмами. Примером могут служить австралийские племена. Представляя собой совокупность экзогамных родов или групп, связанных общими чертами культуры и сознанием общего происхождения, такие племена обычно не имеют единых органов власти. Ссылаясь на это, а также на некоторую неустойчивость подобных образований, отдельные исследователи предпочитают обходиться без употребления термина «племя» в суждениях об австралийских этнических общностях. Но, думается, нет все же оснований отказываться здесь от старой терминологии. Правда, это всего лишь племена-этникосы, не превратившиеся еще в племена-этносоциальные организмы. Однако нам ведь точно известно, что такие превращения возможны. Так, у некоторых австралийских племен уже появились подобия общеплеменных советов, составленных из главарей отдельных родов, и общеплеменные главари, власть которых еще основывалась преимущественно на личном авторитете, но уже становилась наследственной.
Таким образом, племена-этникосы, очевидно, представляют раннюю стадию племенной организации. Но когда они впервые возникли? По-видимому, эти своеобразные этнокультурные единицы (можно именовать их предплеменами) появились еще в эпоху мустье, у неандертальцев.
Много четко очерченных археологических культур известно для позднего палеолита, например, среднеднестровская на Русской равнине, крепская, виллендорфская и павловская в Центральной Европе, группа памятников типа Париальо в Испании ит. д. И представляется заслуживающим внимания мнение, что, вероятно, каждая из этих археологических культур принадлежала одной этнической общности-племени, так как для отдельной общины территория такой культуры (50-150 километров в поперечнике) слишком велика. Общины, насколько мы можем судить, занимали площадь, меньшую, в 5-10 раз. Но то были скорее всего лишь племена-этникосы. Видимо, племен как развитых социальных организмов, имевших четкую структуру, племенной совет, вождя и т. п., ни в позднем, ни тем более в среднем палеолите не было.
Интересные соображения по рассматриваемой проблеме были высказаны С. А. Арутюновым. Он напоминает о том факте, что именно с сапиентацией (процессом формирования людей современного вида) совпал переход людей по крайней мере на значительной части территории Евразии на относительно оседлый образ жизни. Его возможность обеспечивалась охотой на крупную дичь. Эта оседлость создала возможность для появления брачной системы, при которой два рода обменивались женщинами. Интересно его мнение (основанное на подсчетах археологов), что расстояние между соседними коллективами в таких объединениях родов «можно ориентировочно оценить примерно в 40—50 км». Поскольку это и диаметр основной охотничьей территории, постольку в целом данное объединение должно было охватывать площадь около 100 километров в поперечнике, близкую по своим масштабам к средним показателям той территории, на которую простирались отдельные археологические культуры верхнего палеолита. С. А. Арутюнов рассматривает указанные образования в качестве «единственных этнических единиц» того времени.
При решении вопроса об этнических подразделениях эпохи мезолита, среднекаменного века, важно учитывать те огромные перемены, которые произошли в условиях жизни людей в эту эпоху. Уже в конце позднего палеолита в Европе и Азии исчезли или резко сократились в числе мамонты, шерстистые носороги, гигантские олени и другие крупные животные. Это было обусловлено скорее всего климатическими изменениями, но частично, вероятно, и деятельностью самих людей. Позднее, около 7 тысяч лет назад, под влиянием изменений климата вымерли гигантские сумчатые в Австралии и гигантские млекопитающие в Америке.
Именно племена в научной литературе обычно рассматриваются в качестве основного этнического подразделения первобытного общества. Однако в последнее время эта точка зрения нередко подвергается сомнению. В современной зарубежной литературе довольно широко распространено мнение, что племя — «вторичное» социальное явление, возникающее на поздних стадиях общественного развития в особых исторических условиях. Представление о сравнительно позднем возникновении племен встречается и в нашей научной литературе последних лет. В частности, А. А. Формозов полагает, что появление племени относится лишь к мезолиту, среднекаменному веку, начавшемуся на Земле примерно 12 тысяч лет назад. Еще более радикальна точка зрения археолога В. Ф. Геннинга, считающего, что племя вообще не является этническим формированием. Он ссылается на то, что в понятии племени определяющей является система организации власти.
Действительно, в племени, как правило, существует такая система. На этот широко засвидетельствованный этнографией факт обратил особое внимание Ф. Энгельс. Он, в частности, отмечал наличие у племени военачальника или верховного вождя, народного собрания, совета старейшин и т. п. Племя характеризуется также определенной общностью диалекта, общими религиозными представлениями (мифологией), обрядами и собственным именем.
Необходимо, однако, сразу же подчеркнуть, что в данном случае речь идет о племенах позднего первобытного общества. Но, как известно, в этнографической литературе племенем подчас именуют также общности, еще не являющиеся социальными организмами. Примером могут служить австралийские племена. Представляя собой совокупность экзогамных родов или групп, связанных общими чертами культуры и сознанием общего происхождения, такие племена обычно не имеют единых органов власти. Ссылаясь на это, а также на некоторую неустойчивость подобных образований, отдельные исследователи предпочитают обходиться без употребления термина «племя» в суждениях об австралийских этнических общностях. Но, думается, нет все же оснований отказываться здесь от старой терминологии. Правда, это всего лишь племена-этникосы, не превратившиеся еще в племена-этносоциальные организмы. Однако нам ведь точно известно, что такие превращения возможны. Так, у некоторых австралийских племен уже появились подобия общеплеменных советов, составленных из главарей отдельных родов, и общеплеменные главари, власть которых еще основывалась преимущественно на личном авторитете, но уже становилась наследственной.
Таким образом, племена-этникосы, очевидно, представляют раннюю стадию племенной организации. Но когда они впервые возникли? По-видимому, эти своеобразные этнокультурные единицы (можно именовать их предплеменами) появились еще в эпоху мустье, у неандертальцев.
Много четко очерченных археологических культур известно для позднего палеолита, например, среднеднестровская на Русской равнине, крепская, виллендорфская и павловская в Центральной Европе, группа памятников типа Париальо в Испании ит. д. И представляется заслуживающим внимания мнение, что, вероятно, каждая из этих археологических культур принадлежала одной этнической общности-племени, так как для отдельной общины территория такой культуры (50-150 километров в поперечнике) слишком велика. Общины, насколько мы можем судить, занимали площадь, меньшую, в 5-10 раз. Но то были скорее всего лишь племена-этникосы. Видимо, племен как развитых социальных организмов, имевших четкую структуру, племенной совет, вождя и т. п., ни в позднем, ни тем более в среднем палеолите не было.
Интересные соображения по рассматриваемой проблеме были высказаны С. А. Арутюновым. Он напоминает о том факте, что именно с сапиентацией (процессом формирования людей современного вида) совпал переход людей по крайней мере на значительной части территории Евразии на относительно оседлый образ жизни. Его возможность обеспечивалась охотой на крупную дичь. Эта оседлость создала возможность для появления брачной системы, при которой два рода обменивались женщинами. Интересно его мнение (основанное на подсчетах археологов), что расстояние между соседними коллективами в таких объединениях родов «можно ориентировочно оценить примерно в 40—50 км». Поскольку это и диаметр основной охотничьей территории, постольку в целом данное объединение должно было охватывать площадь около 100 километров в поперечнике, близкую по своим масштабам к средним показателям той территории, на которую простирались отдельные археологические культуры верхнего палеолита. С. А. Арутюнов рассматривает указанные образования в качестве «единственных этнических единиц» того времени.
При решении вопроса об этнических подразделениях эпохи мезолита, среднекаменного века, важно учитывать те огромные перемены, которые произошли в условиях жизни людей в эту эпоху. Уже в конце позднего палеолита в Европе и Азии исчезли или резко сократились в числе мамонты, шерстистые носороги, гигантские олени и другие крупные животные. Это было обусловлено скорее всего климатическими изменениями, но частично, вероятно, и деятельностью самих людей. Позднее, около 7 тысяч лет назад, под влиянием изменений климата вымерли гигантские сумчатые в Австралии и гигантские млекопитающие в Америке.
вторник, 1 мая 2012 г.
Ступени происхождения родового имени башкирского народа
Ступени происхождения родового имени башкирского народа
Все народы мира состоят в родстве: биологическом, языковом, культурном. Но степени такого родства бывают разными. На примере башкир можно проследить линии родства близкого и дальнего. . При этом, прежде всего, можно использовать такую разновидность лингвистических данных, как имена групп, составляющих народ, — этнонимы.
Башкиры, как, впрочем, и некоторые иные народы, смогли пронести ч/з столетия и даже тысячелетия наименования своих и старинных, и относительно поздних родоплеменных объединений.По видимости, практически все народы когда-то делились на процесс родов и племена. Мы знаем, что это относится и к жителям Древней Руси, и к древним франкам, и к индейцам, жившим у американских Великих озер. От самого слова "род" произошли русские слова "родня, родственники" ит. д., так как род и объединял родню, близкую и дальнюю. Однако не всюду дожили процесс родов и племена до времени, когда их наименования сумели записать. А вот у башкир это удалось сделать. Мало того, благодаря замечательным башкирским легендам и преданиям мы знаем даже, сколько главных родов было в Башкирии до монгольского завоевания и как они назывались.А наименования, данные племенам, родам и группам, на которые делятся процесс родов, - вещь надежная, их куда сложнее сменить, чем фамилию. Живет род - живет и его имя, полученное сто, и триста, и немало сотен лет тому назад.А уж по имени нередко возможно выяснить и то, когда оно возникло и по какой причине оно именно такое, какое есть.Р. Г. Кузеев составил из племенных, родовых и внутриродовых имен подлинную лестницу в прошлое собственного народа. Лестницу из семи ступеней. Каждая размерами в целые столетия. В собственной научной работе исследователь, конечно же, заявляет не о лестнице и ступенях, а о лингвистических пластах в этнонимике башкир.Вот наиболее к нам близкий из них, верхняя ступень лестницы, пласт, который автор назвал Поволжско-Среднеазиатским. Многие из его имен знакомы даже человеку, никогда специально не интересовавшемуся не только лишь историей Башкирии, но еще и вообще историей. Все это кажется удивительным, и все-таки в общем не так уж удивительно. Не удивляет ведь нас распространенная российская фамилия Калмыков.Однако нужно все-таки помнить, что м/у фамилией и родовым названием - разница огромная. У рассийских Калмыковым или Калмыком по прозвищу и основателем фамилии Калмыковых когда-то мог стать и потомок осевшего на новой земле калмыка, и просто российский человек, побывавший в Калмыкии и поразивший по возвращении оттуда соседей рассказами про диковинную чужую страну. Даже мужчина с чертами лица, которые казались его односельчанам калмыцкими, мог получить такое прозвище. Хотя, нет смысла перечислять все возможные случаи. Важно, что русские Калмыковы совсем не непременно происходят от калмыков.На башкирские земли приходили в XVI-XVIII веках представители массы народов Средней Азии, Поволжья, Урала. Сюда перебирались и отдельными семьями, и группами, и родами. Посему и приняли отдельные родовые объединения башкир имена целых народов, живущих за сотни, а то и за тыс. километров, что в количестве основателей подобных крупных семей и родов были как раз калмыки, узбеки, каракалпаки, татары и т. д
Все народы мира состоят в родстве: биологическом, языковом, культурном. Но степени такого родства бывают разными. На примере башкир можно проследить линии родства близкого и дальнего. . При этом, прежде всего, можно использовать такую разновидность лингвистических данных, как имена групп, составляющих народ, — этнонимы.
Башкиры, как, впрочем, и некоторые иные народы, смогли пронести ч/з столетия и даже тысячелетия наименования своих и старинных, и относительно поздних родоплеменных объединений.По видимости, практически все народы когда-то делились на процесс родов и племена. Мы знаем, что это относится и к жителям Древней Руси, и к древним франкам, и к индейцам, жившим у американских Великих озер. От самого слова "род" произошли русские слова "родня, родственники" ит. д., так как род и объединял родню, близкую и дальнюю. Однако не всюду дожили процесс родов и племена до времени, когда их наименования сумели записать. А вот у башкир это удалось сделать. Мало того, благодаря замечательным башкирским легендам и преданиям мы знаем даже, сколько главных родов было в Башкирии до монгольского завоевания и как они назывались.А наименования, данные племенам, родам и группам, на которые делятся процесс родов, - вещь надежная, их куда сложнее сменить, чем фамилию. Живет род - живет и его имя, полученное сто, и триста, и немало сотен лет тому назад.А уж по имени нередко возможно выяснить и то, когда оно возникло и по какой причине оно именно такое, какое есть.Р. Г. Кузеев составил из племенных, родовых и внутриродовых имен подлинную лестницу в прошлое собственного народа. Лестницу из семи ступеней. Каждая размерами в целые столетия. В собственной научной работе исследователь, конечно же, заявляет не о лестнице и ступенях, а о лингвистических пластах в этнонимике башкир.Вот наиболее к нам близкий из них, верхняя ступень лестницы, пласт, который автор назвал Поволжско-Среднеазиатским. Многие из его имен знакомы даже человеку, никогда специально не интересовавшемуся не только лишь историей Башкирии, но еще и вообще историей. Все это кажется удивительным, и все-таки в общем не так уж удивительно. Не удивляет ведь нас распространенная российская фамилия Калмыков.Однако нужно все-таки помнить, что м/у фамилией и родовым названием - разница огромная. У рассийских Калмыковым или Калмыком по прозвищу и основателем фамилии Калмыковых когда-то мог стать и потомок осевшего на новой земле калмыка, и просто российский человек, побывавший в Калмыкии и поразивший по возвращении оттуда соседей рассказами про диковинную чужую страну. Даже мужчина с чертами лица, которые казались его односельчанам калмыцкими, мог получить такое прозвище. Хотя, нет смысла перечислять все возможные случаи. Важно, что русские Калмыковы совсем не непременно происходят от калмыков.На башкирские земли приходили в XVI-XVIII веках представители массы народов Средней Азии, Поволжья, Урала. Сюда перебирались и отдельными семьями, и группами, и родами. Посему и приняли отдельные родовые объединения башкир имена целых народов, живущих за сотни, а то и за тыс. километров, что в количестве основателей подобных крупных семей и родов были как раз калмыки, узбеки, каракалпаки, татары и т. д
суббота, 21 апреля 2012 г.
Проблемы происхождения народов Кавказа и Закавказья
Проблемы происхождения народов Кавказа и Закавказья
Кавказ — один из тех регионов нашей страны, которые лучше всего исследованы и антропологами, и археологами, и лингвистами, и историками, и этнографами. Он примыкает к району, где возникли древнейшие государства нашей планеты, и частично входил в их состав и подвергался их влиянию. Кавказ с его географическим положением между Европой и Азией бесчисленное множество раз оказывался местом встречи рас и народов, регионом бурного взаимовлияния и взаимопроникновения культур и взаимодействия языков. Антропологи полагают, что Кавказ был одним из важнейших очагов расообразования. Лингвисты связывают с Кавказом происхождение нескольких групп языков. На Кавказе часто скрещивались пути народов, вышедших даже из весьма далеких от него Центральной Азии и Центральной Европы, не говоря уж о пришельцах с более близких территорий.
Собранные на Кавказе материалы использованы в ряде исторических концепций, привлекающих внимание научного мира.
Известные по Кавказу факты могут служить важным подтверждением представлений об общих закономерностях развития самых различных исторических явлений, встречающихся по всему миру.
Участвовали в обсуждении: М. Г. Абдушелишвили, антрополог; С. А. Арутюнов, энтограф; Г. Б. Джаукян, филолог;
О. М. Джапаридзе, археолог и историк; С. Т. Еремян, Н. Ю. Ломоури — историки.
Кавказ — один из тех регионов нашей страны, которые лучше всего исследованы и антропологами, и археологами, и лингвистами, и историками, и этнографами. Он примыкает к району, где возникли древнейшие государства нашей планеты, и частично входил в их состав и подвергался их влиянию. Кавказ с его географическим положением между Европой и Азией бесчисленное множество раз оказывался местом встречи рас и народов, регионом бурного взаимовлияния и взаимопроникновения культур и взаимодействия языков. Антропологи полагают, что Кавказ был одним из важнейших очагов расообразования. Лингвисты связывают с Кавказом происхождение нескольких групп языков. На Кавказе часто скрещивались пути народов, вышедших даже из весьма далеких от него Центральной Азии и Центральной Европы, не говоря уж о пришельцах с более близких территорий.
Собранные на Кавказе материалы использованы в ряде исторических концепций, привлекающих внимание научного мира.
Известные по Кавказу факты могут служить важным подтверждением представлений об общих закономерностях развития самых различных исторических явлений, встречающихся по всему миру.
Участвовали в обсуждении: М. Г. Абдушелишвили, антрополог; С. А. Арутюнов, энтограф; Г. Б. Джаукян, филолог;
О. М. Джапаридзе, археолог и историк; С. Т. Еремян, Н. Ю. Ломоури — историки.
вторник, 10 апреля 2012 г.
Историческая память народа: легенда, былина, миф
Историческая память народа: легенда, былина, миф
Выводы лингвистических исследований нередко вступают в противоречие с археологическими материалами и письменными источниками соседних народов. Так, словарь праславянского языка рисует нам общество более социально развитое, чем данные раскопок и сообщения римских и византийских историков. И восстанавливаемый учеными словарь праиндоевропейского языка также показывает, что говорили на нем в более структурированном обществе, чем то, о каком сообщают археологи, судя по материалам памятников пяти, шеститысячелетней давности.
Нередко с данными антропологии, а то и с материалами лингвистики и археологии спорит и историческая память народа, закрепленная в так называемых этногенетических преданиях. Почти каждый народ умеет сберегать предания о своем происхождении. До появления письменности они передаются из уст в уста. Затем их хранит уже книга. Устная же историческая память народа может проникать в далекое прошлое. Своеобразный рекорд тут поставили полинезийцы. Они помнили наизусть имена своих предков на протяжении по крайней мере последних двух тысяч лет. Жители Маркизских островов умели пересказать свою генеалогию на протяжении ста пятнадцати поколений!
Впрочем, как известно, самая хорошая память имеет свои недостатки. История с полинезийцами показала, что ученые могут быть введены в заблуждение даже такими сказаниями, которые как будто заслуживают самого полного доверия. Последовав за полинезийскими преданиями, рассказывающими о том, как великие тихоокеанские мореплаватели заселяли свои острова — один за другим, причем заселенный первым остров — прародина — был покинут ради новых земель еще двадцать веков назад, исследователи приняли за начало колонизации Полинезии ее теперешними обитателями примерно рубеж нашей эры. Между тем, как показали в конце концов раскопки, праполинезийцы появились на своем «Многоостровье» примерно на тысячу лет раньше. Выяснилось, что на самые первые сорок поколений великих мореплавателей памяти не хватило даже у полинезийцев. Но и две или две с небольшим тысячи лет — фантастически большая «глубина веков» для устной памяти, особенно когда она хранит массу конкретных деталей истории, от тысяч имен действующих лиц до сотен тысяч названий островов, мелей, гор, рифов — вплоть до названия лодок, на которых предки путешествовали с острова на остров.
Обычно, однако, предания куда менее точны и детальны, хуже того, при передаче из уст в уста история, условно говоря, имеет свойство преображаться в литературу, пусть устную, и изменяться уже по ее законам. Вот пример. Русские былины — тоже ведь предания о деяниях предков. Былины донесли до нас из X века образ Владимира I по прозвищу Красное Солнышко, первого киевского великого князя, принявшего христианство. Но по законам развития фольклора на этот образ оказались перенесены черты еще не одного и не двух киевских князей — и не только киевских, — а события, с которыми имя Владимира I связано в былинах, на самом деле происходили не только в его время.
Так, богатыри Владимира сражаются с татарами, на самом деле пришедшими на Русь спустя два с лишним столетия после его смерти. Владимир Мономах, внук византийского императора, победитель половцев, гроза западных соседей, на время собравший под свою власть раздробленную уже Русь, в московской исторической традиции именовавшийся царем (московская и российская корона — шапка Мономаха. а не чья-нибудь еще!), практически целиком слился для народа, судя по былинам, со своим тезкой прадедом.
Но мало и этого. Фольклор не случайно называют концентрированным выражением народной мудрости. Фольклор и мифология не просто включают в себя рассказ об исторических памятных событиях, но производят среди этих событий отбор. Есть вещи, которые народ «не хочет» помнить.
Уж на что, кажется, былинную фигуру представлял собой киевский князь Святослав Игоревич! Гроза Византии, победитель во многих сражениях, рыцарь, оставивший потомкам и гордые слова «мертвые сраму не имут», и память о честных предупреждениях противникам «иду на вы». А вот нет его в былинах, и все тут. Академик Б. А. Рыбаков объясняет это отрицательным отношением русского народа к дальним завоевательным походам, которыми заполнено княжение Святослава.
Владимир I в былины попал, но его завоевательные походы остались за их границами. Он выступает здесь как сторона обижаемая, как тот, на кого нападают, и только (вряд ли понравилось бы это самому воинственному князю Владимиру, немало досаждавшему своим соседям). Народ не одобрял агрессий даже «своего» владыки — и выразил это достаточно ясно. Отечественная исследовательница Р. С. Липец обращает внимание, что в эпосе самых разных народов, в том числе и кочевников, которых часто считают такими воинственными, нередко заметно осуждение даже положительных в общем героев, если они замышляют завоевания. И в результате фольклор, описывая войны, бывшие на самом деле завоевательными, изображает их сугубо оборонительными.
Это примеры того, как искажаются при передаче в эпосе и других видах фольклора исторические факты.
Выводы лингвистических исследований нередко вступают в противоречие с археологическими материалами и письменными источниками соседних народов. Так, словарь праславянского языка рисует нам общество более социально развитое, чем данные раскопок и сообщения римских и византийских историков. И восстанавливаемый учеными словарь праиндоевропейского языка также показывает, что говорили на нем в более структурированном обществе, чем то, о каком сообщают археологи, судя по материалам памятников пяти, шеститысячелетней давности.
Нередко с данными антропологии, а то и с материалами лингвистики и археологии спорит и историческая память народа, закрепленная в так называемых этногенетических преданиях. Почти каждый народ умеет сберегать предания о своем происхождении. До появления письменности они передаются из уст в уста. Затем их хранит уже книга. Устная же историческая память народа может проникать в далекое прошлое. Своеобразный рекорд тут поставили полинезийцы. Они помнили наизусть имена своих предков на протяжении по крайней мере последних двух тысяч лет. Жители Маркизских островов умели пересказать свою генеалогию на протяжении ста пятнадцати поколений!
Впрочем, как известно, самая хорошая память имеет свои недостатки. История с полинезийцами показала, что ученые могут быть введены в заблуждение даже такими сказаниями, которые как будто заслуживают самого полного доверия. Последовав за полинезийскими преданиями, рассказывающими о том, как великие тихоокеанские мореплаватели заселяли свои острова — один за другим, причем заселенный первым остров — прародина — был покинут ради новых земель еще двадцать веков назад, исследователи приняли за начало колонизации Полинезии ее теперешними обитателями примерно рубеж нашей эры. Между тем, как показали в конце концов раскопки, праполинезийцы появились на своем «Многоостровье» примерно на тысячу лет раньше. Выяснилось, что на самые первые сорок поколений великих мореплавателей памяти не хватило даже у полинезийцев. Но и две или две с небольшим тысячи лет — фантастически большая «глубина веков» для устной памяти, особенно когда она хранит массу конкретных деталей истории, от тысяч имен действующих лиц до сотен тысяч названий островов, мелей, гор, рифов — вплоть до названия лодок, на которых предки путешествовали с острова на остров.
Обычно, однако, предания куда менее точны и детальны, хуже того, при передаче из уст в уста история, условно говоря, имеет свойство преображаться в литературу, пусть устную, и изменяться уже по ее законам. Вот пример. Русские былины — тоже ведь предания о деяниях предков. Былины донесли до нас из X века образ Владимира I по прозвищу Красное Солнышко, первого киевского великого князя, принявшего христианство. Но по законам развития фольклора на этот образ оказались перенесены черты еще не одного и не двух киевских князей — и не только киевских, — а события, с которыми имя Владимира I связано в былинах, на самом деле происходили не только в его время.
Так, богатыри Владимира сражаются с татарами, на самом деле пришедшими на Русь спустя два с лишним столетия после его смерти. Владимир Мономах, внук византийского императора, победитель половцев, гроза западных соседей, на время собравший под свою власть раздробленную уже Русь, в московской исторической традиции именовавшийся царем (московская и российская корона — шапка Мономаха. а не чья-нибудь еще!), практически целиком слился для народа, судя по былинам, со своим тезкой прадедом.
Но мало и этого. Фольклор не случайно называют концентрированным выражением народной мудрости. Фольклор и мифология не просто включают в себя рассказ об исторических памятных событиях, но производят среди этих событий отбор. Есть вещи, которые народ «не хочет» помнить.
Уж на что, кажется, былинную фигуру представлял собой киевский князь Святослав Игоревич! Гроза Византии, победитель во многих сражениях, рыцарь, оставивший потомкам и гордые слова «мертвые сраму не имут», и память о честных предупреждениях противникам «иду на вы». А вот нет его в былинах, и все тут. Академик Б. А. Рыбаков объясняет это отрицательным отношением русского народа к дальним завоевательным походам, которыми заполнено княжение Святослава.
Владимир I в былины попал, но его завоевательные походы остались за их границами. Он выступает здесь как сторона обижаемая, как тот, на кого нападают, и только (вряд ли понравилось бы это самому воинственному князю Владимиру, немало досаждавшему своим соседям). Народ не одобрял агрессий даже «своего» владыки — и выразил это достаточно ясно. Отечественная исследовательница Р. С. Липец обращает внимание, что в эпосе самых разных народов, в том числе и кочевников, которых часто считают такими воинственными, нередко заметно осуждение даже положительных в общем героев, если они замышляют завоевания. И в результате фольклор, описывая войны, бывшие на самом деле завоевательными, изображает их сугубо оборонительными.
Это примеры того, как искажаются при передаче в эпосе и других видах фольклора исторические факты.
понедельник, 9 апреля 2012 г.
Язык как история народа
Язык как история народа
Лингвисты прослеживают происхождение и развитие языка на протяжении тысяч лет, находят в нем слова и грамматические конструкции из других языков, устанавливают, где и когда встречались народы. «Язык, язык! Это душа народов. В нем читаются их судьбы! » Так говорит в автобиографии один из подмастерьев «народа языкотворца» — французский поэт Пьер Жан Беранже.
И тут с поэтом целиком согласен ученый. Немецкий филолог и фольклорист XIX века Я. Гримм утверждал, что наш язык в то же время и наша история. Советский ученый В.И. Абаев по существу уточняет это определение, подчеркивая, что язык народа — это «его исторический опыт, обогащенный и зафиксированный в словах—понятиях и грамматических категориях». Человек не только выражает свои мысли с помощью слов; мы и мыслим словами, одними лишь словами, все вокруг нас названо, поименовано: и вещи, и явления природы, и действия. Но с другой стороны, в языке есть слова лишь для тех предметов, действий, событий, с которыми народ — носитель языка так или иначе знаком.
И значит, по словарному составу языка можно судить о жизни и быте народа. И не только о современных жизни и быте. В. И. Абаев, например, в работе «Осетинский язык и фольклор» продемонстрировал, как из языка народа действительно можно извлечь его исторический опыт. Осетины говорят на языке, родственном современному персидскому, таджикскому, афганскому. Соседи осетин — совсем на других языках — кавказских, тюркских. Откуда же в самом сердце горного Кавказа появился осетинский язык? Казалось бы, предки осетин должны были прийти на Кавказ с юго-востока, оттуда, где сейчас живут многие миллионы людей, говорящих на персидском, таджикском, афганском. Но анализ языка показывает, что предки осетин, которые принесли сюда иранскую речь, шли не с юга, а с севера. Это видно, например, по словам неиранского происхождения в сегодняшнем осетинском словаре. К их числу относятся названия граната и верблюда. У южных иранцев, естественно, есть собственные слова для обозначения этих дерева и животного. А осетинам пришлось для этой цели принять в язык чужие слова. Значит, их предки шли из мест, где граната и верблюда не знали. Надо ли доказывать, что такие места лежат к северу, а не к югу от Кавказа? Ирану, даже средневековому, хорошо знаком грозный хищник — лев. А осетины зовут его собственным словом, первоначально обозначавшим совсем другое животное, хоть и не хищное, но тоже грозное — зубра. Значит, не было на родине праосетин львов — иначе не произошло бы такой путаницы. (Кстати, аналогичная история произошла на Руси. Русское слово «слон» образовалось из пришедшего с востока названы льва — «арслан». Русские были тогда мало знакомы и со слоном, и со львом, и никто не заметил переименования.)
Итак, язык позволил уточнить путь праосетин. Может он указать и на образ жизни. Вот, например, слово «кочевать» в осетинском языке резко расширило свое первоначальное значение, стало понятием «жить». Ясно, что такое могло произойти лишь у предков—кочевников.
Когда пришли на Кавказ праосетины? И тут язык способен дать ответ. Они принесли с собой собственное название для железа, значит, переселение состоялось не раньше начала 1-го тысячелетия до н. э. — прежде железо было слишком плохо известно в древнем мире, и окраинный народ не стал бы придумывать для него имя.
Словарь отвечает на вопросы — умейте только задавать их. А история подтверждает эти ответы всем своим авторитетом. Она напоминает нам о ираноязычных скифах и сарматах Северного Причерноморья. В последние века до нашей эры и в первые века нашей эры скифо-сарматские племена глубоко проникли на Кавказ. Самый мощный из сарматских племенных союзов — аланы — распространил свое влияние от Молдавии до Закавказья (а часть алан во времена Великого переселения народов добралась и до теперешних Франции. Италии, Испании).
Скифы и сарматы явно «годятся» на роль прародителей осетин. Они были тоже ираноязычны, жили вначале к северу от Кавказа, в большинстве своем были кочевниками и т. д. Подходит? Подходит. Одна «беда»: очень похожи, с точки зрения антропологов, современные осетины на своих нынешних соседей, говорящих на кавказских языках, — чеченцев, кабардинцев, балкарцев, хевсуров.
Что поделаешь — данные антропологии, лингвистики, археологии и других наук, нередко вступают между собой в противоречие — и внутри каждой из этих наук, и на границах одной науки с другими.
Лингвисты прослеживают происхождение и развитие языка на протяжении тысяч лет, находят в нем слова и грамматические конструкции из других языков, устанавливают, где и когда встречались народы. «Язык, язык! Это душа народов. В нем читаются их судьбы! » Так говорит в автобиографии один из подмастерьев «народа языкотворца» — французский поэт Пьер Жан Беранже.
И тут с поэтом целиком согласен ученый. Немецкий филолог и фольклорист XIX века Я. Гримм утверждал, что наш язык в то же время и наша история. Советский ученый В.И. Абаев по существу уточняет это определение, подчеркивая, что язык народа — это «его исторический опыт, обогащенный и зафиксированный в словах—понятиях и грамматических категориях». Человек не только выражает свои мысли с помощью слов; мы и мыслим словами, одними лишь словами, все вокруг нас названо, поименовано: и вещи, и явления природы, и действия. Но с другой стороны, в языке есть слова лишь для тех предметов, действий, событий, с которыми народ — носитель языка так или иначе знаком.
И значит, по словарному составу языка можно судить о жизни и быте народа. И не только о современных жизни и быте. В. И. Абаев, например, в работе «Осетинский язык и фольклор» продемонстрировал, как из языка народа действительно можно извлечь его исторический опыт. Осетины говорят на языке, родственном современному персидскому, таджикскому, афганскому. Соседи осетин — совсем на других языках — кавказских, тюркских. Откуда же в самом сердце горного Кавказа появился осетинский язык? Казалось бы, предки осетин должны были прийти на Кавказ с юго-востока, оттуда, где сейчас живут многие миллионы людей, говорящих на персидском, таджикском, афганском. Но анализ языка показывает, что предки осетин, которые принесли сюда иранскую речь, шли не с юга, а с севера. Это видно, например, по словам неиранского происхождения в сегодняшнем осетинском словаре. К их числу относятся названия граната и верблюда. У южных иранцев, естественно, есть собственные слова для обозначения этих дерева и животного. А осетинам пришлось для этой цели принять в язык чужие слова. Значит, их предки шли из мест, где граната и верблюда не знали. Надо ли доказывать, что такие места лежат к северу, а не к югу от Кавказа? Ирану, даже средневековому, хорошо знаком грозный хищник — лев. А осетины зовут его собственным словом, первоначально обозначавшим совсем другое животное, хоть и не хищное, но тоже грозное — зубра. Значит, не было на родине праосетин львов — иначе не произошло бы такой путаницы. (Кстати, аналогичная история произошла на Руси. Русское слово «слон» образовалось из пришедшего с востока названы льва — «арслан». Русские были тогда мало знакомы и со слоном, и со львом, и никто не заметил переименования.)
Итак, язык позволил уточнить путь праосетин. Может он указать и на образ жизни. Вот, например, слово «кочевать» в осетинском языке резко расширило свое первоначальное значение, стало понятием «жить». Ясно, что такое могло произойти лишь у предков—кочевников.
Когда пришли на Кавказ праосетины? И тут язык способен дать ответ. Они принесли с собой собственное название для железа, значит, переселение состоялось не раньше начала 1-го тысячелетия до н. э. — прежде железо было слишком плохо известно в древнем мире, и окраинный народ не стал бы придумывать для него имя.
Словарь отвечает на вопросы — умейте только задавать их. А история подтверждает эти ответы всем своим авторитетом. Она напоминает нам о ираноязычных скифах и сарматах Северного Причерноморья. В последние века до нашей эры и в первые века нашей эры скифо-сарматские племена глубоко проникли на Кавказ. Самый мощный из сарматских племенных союзов — аланы — распространил свое влияние от Молдавии до Закавказья (а часть алан во времена Великого переселения народов добралась и до теперешних Франции. Италии, Испании).
Скифы и сарматы явно «годятся» на роль прародителей осетин. Они были тоже ираноязычны, жили вначале к северу от Кавказа, в большинстве своем были кочевниками и т. д. Подходит? Подходит. Одна «беда»: очень похожи, с точки зрения антропологов, современные осетины на своих нынешних соседей, говорящих на кавказских языках, — чеченцев, кабардинцев, балкарцев, хевсуров.
Что поделаешь — данные антропологии, лингвистики, археологии и других наук, нередко вступают между собой в противоречие — и внутри каждой из этих наук, и на границах одной науки с другими.
пятница, 6 апреля 2012 г.
Документы и источники об истории народов и племен
Документы и источники об истории народов и племен
История каждого этноса — неотъемлемая часть общей истории человечества. Как восстановить путь народа через время, найти его древние корни, старое и новое родство?
Мы в XX веке буквально присутствуем при формировании десятков новых народов. Этнографы с понятным интересом следят за тем, как складывается сегодня из множества народов и племен индонезийская нация. Она еще не сложилась, но многие ученые уверены, что индонезийский метаэтнос станет в конце концов — и не в очень отдаленном будущем обычным этносом, этносоциальной общностью — нацией.
Некоторые исследователи предвидят рождение наций в отдельных африканских странах; но даже если появление единого кенийского этноса можно отнести лишь к сравнительно далекому и довольно проблематичному будущему, то в той же Кении происходит стремительное объединение и превращение мелких племен в довольно крупные народности.
Несколько новых этносов появилось за последний век на территории Советского Союза. Один из примеров — алтайцы, народ, складывающийся из небольших племен и народностей, говоривших на разных языках, уже в советское время (хотя различия в языке у северной и южной групп алтайцев еще очень велики). В Дагестане некоторые совсем маленькие народности, исчислявшиеся сотнями и тысячами человек, слились с более крупными народами этой республики — аварцами, лезгинами, лаками, кумыками.
Ученые исследуют этнические процессы, идущие в наши дни, устанавливают их закономерности, определяют, какие из них могли и должны были действовать сотни и тысячи лет назад. Факты об этнических процессах XIX века мы черпаем из книг ученых, записей путешественников, свидетельств современников. Но чем дальше в прошлое, тем скупее становятся письменные сведения об истории народов. Пока с учеными прошлое говорит со страниц хроник и летописей, дело обстоит еще не так плохо. Нет хроник? Остаются поэмы, законодательные акты и хозяйственные документы. Именно такого рода записи содержат шумерские и вавилонские глиняные таблички, причем материалы бухгалтерского, как мы сказали бы сегодня, учета явно преобладают над всеми остальными. Но даже складские документы многое дают исследователю этногенеза. Ведь уже язык документов сообщает (хотя и не всегда), к какому народу принадлежали те, кто эти документы оставил. Куда хуже положение исследователей, изучающих прошлое народа в пору, когда у него не было письменности или письменных документов сохранилось очень немного. Тут, конечно, порою могут помочь свидетельства соседей, обладавших письменностью, рассказы тех, кто посетил соответствующую страну.
Можно вспомнить, что массой сведений по истории народов Поволжья, Урала и вообще Восточной Европы в раннее средневековье мы обязаны, например, арабским путешественникам. Но такие сведения «со стороны» нередко неверны, всегда отрывочны и весьма неполны. А часто, слишком часто, их и вообще не бывает. Писаную историю народов приходится дополнять, а порою и поправлять этнографии, действующей в союзе с остальными историческими дисциплинами — от археологии до этнической антропологии, в содружестве с лингвистикой и другими науками. А чем дальше в прошлое, тем важнее такое комплексное исследование этногенеза.
Антрополог исследует кости и черепа, восстанавливает облик древнего обитателя той или другой местности, сравнивая этот облик с внешностью представителей современных этносов. связывая прошлое и настоящее.
История каждого этноса — неотъемлемая часть общей истории человечества. Как восстановить путь народа через время, найти его древние корни, старое и новое родство?
Мы в XX веке буквально присутствуем при формировании десятков новых народов. Этнографы с понятным интересом следят за тем, как складывается сегодня из множества народов и племен индонезийская нация. Она еще не сложилась, но многие ученые уверены, что индонезийский метаэтнос станет в конце концов — и не в очень отдаленном будущем обычным этносом, этносоциальной общностью — нацией.
Несколько новых этносов появилось за последний век на территории Советского Союза. Один из примеров — алтайцы, народ, складывающийся из небольших племен и народностей, говоривших на разных языках, уже в советское время (хотя различия в языке у северной и южной групп алтайцев еще очень велики). В Дагестане некоторые совсем маленькие народности, исчислявшиеся сотнями и тысячами человек, слились с более крупными народами этой республики — аварцами, лезгинами, лаками, кумыками.
Ученые исследуют этнические процессы, идущие в наши дни, устанавливают их закономерности, определяют, какие из них могли и должны были действовать сотни и тысячи лет назад. Факты об этнических процессах XIX века мы черпаем из книг ученых, записей путешественников, свидетельств современников. Но чем дальше в прошлое, тем скупее становятся письменные сведения об истории народов. Пока с учеными прошлое говорит со страниц хроник и летописей, дело обстоит еще не так плохо. Нет хроник? Остаются поэмы, законодательные акты и хозяйственные документы. Именно такого рода записи содержат шумерские и вавилонские глиняные таблички, причем материалы бухгалтерского, как мы сказали бы сегодня, учета явно преобладают над всеми остальными. Но даже складские документы многое дают исследователю этногенеза. Ведь уже язык документов сообщает (хотя и не всегда), к какому народу принадлежали те, кто эти документы оставил. Куда хуже положение исследователей, изучающих прошлое народа в пору, когда у него не было письменности или письменных документов сохранилось очень немного. Тут, конечно, порою могут помочь свидетельства соседей, обладавших письменностью, рассказы тех, кто посетил соответствующую страну.
Можно вспомнить, что массой сведений по истории народов Поволжья, Урала и вообще Восточной Европы в раннее средневековье мы обязаны, например, арабским путешественникам. Но такие сведения «со стороны» нередко неверны, всегда отрывочны и весьма неполны. А часто, слишком часто, их и вообще не бывает. Писаную историю народов приходится дополнять, а порою и поправлять этнографии, действующей в союзе с остальными историческими дисциплинами — от археологии до этнической антропологии, в содружестве с лингвистикой и другими науками. А чем дальше в прошлое, тем важнее такое комплексное исследование этногенеза.
Антрополог исследует кости и черепа, восстанавливает облик древнего обитателя той или другой местности, сравнивая этот облик с внешностью представителей современных этносов. связывая прошлое и настоящее.
четверг, 1 марта 2012 г.
Этническое самосознание народа - объективные признаки
Этническое самосознание народа - объективные признаки
Обратимся к признаку этноса, который называют этническим самосознанием. К тому, собственно, что члены каждого народа непременно как-то отделяют свой этнос от всех прочих, а членов его — от представителей других народов (по древнему принципу «мы — они»); к тому, что в каждом народе бытуют представления о его отличиях от других — ближних и дальних.
Все другие признаки этноса явно объективны: территория, язык, даже та общность культуры, в которой проявляется психический склад народа, его душа. А вот этническое самосознание, представления человека о себе и иных, собственном народе и других народах субъективны. То есть они, естественно, могут быть и верными и неверными, справедливыми и несправедливыми, точными и приблизительными, однако так или иначе существуют только в головах людей. Однако существуют реально, впрочем, говоря языком философа, и в безупречной форме. Существуют и оказывают весьма ощутимое влияние на объективные обстоятельства жизни и отдельных людей, и целых коллективов, и народов, и целого мира.В этническом самосознании в любом случае отражаются объективные признаки этноса - от территории и ее природных условий до особенностей психического склада. Однако отражаются, чаще всего, отнюдь не адекватно. Еще не слишком давно чукчи считали, что их отличают от иных народов одежда (у мужчин - кухлянка, у женщин и детей-комбинезон), украшения - подвески из крашеных ремешков, вырезанных из шкуры нерпы, и розетки из бисера. В тот же список включались и особенности жилья - яранги. Сейчас, символами, связанными с национальным самосознанием, стали у чукчей, "кроме родного языка, письменность на нем, наличие собственной художественной литературы, поэзии, профессионального искусства (резьба по моржовой кости, вышивка по меху, свои национальные музыкально-хореографические ансамбли), знание о собственном прошлом, гордость за собственную историю, за своих выдающихся людей и т. д. ".Для старинных китайцев национальной, истинно китайской одеждой был не просто халат, однако халат, запахивающийся слева вправо. И одежда и метод ее запахивания приобрели символическое значение в древнейшие времена. Конфуций, живший в VI веке до н. э., вспоминая одного деятеля прошлого века, писал: "Если бы не он, мы все стали бы носить халаты с полой налево". То есть отказались бы от истинно китайских обычаев, перестали бы даже быть китайцами.
суббота, 25 февраля 2012 г.
Много ли среди народов благородных?
Много ли среди народов благородных?
Ах, этот странный соблазн, напоминающий притязания дворян прошлого — отыскать для себя предков познатнее, продлить свой род в глубину веков.
Каждый из нас, право же, знатен до того, что дальше некуда; библейская традиция возводит нас к Адаму и Еве, жившим, по православной версии, семьдесят пять веков назад; по подсчетам одного епископа, принятым англиканской церковью, всего шестьдесят столетий назад; по католическому же варианту и того меньше (на несколько десятилетий), но в любом случае довольно давно.
Эволюционная же теория отпускает нам, по крайней мере, 40—50 тысяч лет, если считать с появления человека современного вида, полтораста тысяч — ежели начать с неандертальца. И, по крайней мере, три миллионолетия назад наши предки выделились в отдельное семейство «человечьих» — гоминид. Рядом с этими сроками периоды существования отдельных народов кажутся мимолетными — при всей относительной устойчивости этнических образований по сравнению со многими другими общественными группировками людей.
Каждый народ имеет право гордиться своей историей — но следует ли относить продолжительность этой истории к числу непререкаемых ее достоинств?
Можно ли сказать, что евреи, армяне или грузины, этносы, известные истории уже много более двух тысяч лет, уже поэтому «лучше» молдаван или русских, история которых как сформировавшихся этносов, безусловно, намного короче? А те в свою очередь «лучше» узбеков, чье формирование как особого этноса завершилось с приобретением общего имени «только» в XVI веке? А узбеки «лучше» хакасов, которым, как сложившемуся народу, всего несколько десятилетий? Не будем же мерить народы по правилам, которые давно устарели даже для отдельных людей.
Своей истории каждого народа предшествует куда более долгая история этносов, в состав которых входили предки людей, в конечном счете, этот народ составивших. И восходит она постоянно, как мы уже напоминали, к рубежу, на коем возникли I-е люди, - рубежу, пролегшему далеко за пределами исторической памяти.И посему одинаково верны утверждения "Нет родовитых народов" и "Все народы родовиты". Нам же, честно говоря, более нравится II-е из них. Любой народ имеет право гордиться тем в своем прошлом, что того заслуживает. Однако это влечет за собою для настоящего патриота и обязанность стыдиться в этом прошлом того, что стыда достойно. Британский автор Г. К. Честертон заметил, что он не может не чувствовать ответственности за дурные действия Великобритании по отношению к Ирландии именно поэтому, что горд некоторыми другими страницами английской истории. И объяснил это, воспользовавшись юридическим языком: нельзя принять наследство и отказаться при этом от выплаты долгов завещателя. Чем длиннее история, тем более в ней страниц не только лишь славных, но еще и достойных сожаления. Основное же - любой народ может гордиться своей историей: древний - древностью собственной, молодой - молодостью; норвежцы как правило с удовольствием вспоминают победоносные походы скандинавских викингов, грабительствовавших на побережьях Европы и Западной Азии, индейцы же славят миролюбие своих предков.А тот, кто пробует подклеить к прошлому собственного народа новые страницы, заполнив их при помощи своего раскованного воображения, похож на дворянина, подделывающего дворянские грамоты. Неминуемое разоблачение фальсификации не прибавит славы самому благородному семейству. Даже если эта фальсификация предпринималась с самыми лучшими намерениями или вообще была плодом союза искреннего заблуждения с невежеством. Тут поневоле вспомнишь помещика из чеховских миниатюр, повесившего у себя дома «фамильные портреты» с надписями «Адам Рубец—Качалов» и «Ева Рубец—Качалова».
Народы же в отличие от дворян не делятся на более или менее благородные в том, аристократическом смысле. Благородны — в значении, которое это слово получило в современном обиходном языке, — должны быть люди, заботящиеся о своем достоинстве и достоинстве своего народа.
воскресенье, 19 февраля 2012 г.
Гугеноты и католики - одна страна много религий
Гугеноты и католики - одна страна много религий
«Это было в ходе войн католиков с гугенотами. Видя, что католики истребляют гугенотов, а гугеноты истребляют католиков, и все это ради веры, отец мой изобрел для себя веру смешанную, позволявшую ему быть то католиком, то гугенотом". Узнаете? Так излагает в "3-х мушкетерах" Мушкетон, верный слуга доблестного Портоса, биографию собственного отца. И продолжает:"Вот он и бродил часто с пищалью на плече за живыми изгородями, окаймлявшими дороги, и, когда замечал одиноко бредущего католика, протестантская вера теперь же одерживала верх в его душе. Он наводил на путника пищаль, - и тот, как вы знаете, расставался с кошельком. Когда же этот достойный человек "встречал гугенота, его немедленно охватывала подобная горячая глубокое чувство к католической церкви, что он легко не понимал, как это четверть часа назад у него имели возможность возникать сомненья в превосходстве нашей святой веры".».
Гражданские войны, сотрясавшие Францию в середине и конце XVI века,— классический пример религиозных войн, а их исследованием и описанием кроме ученых—историков занимались еще и большие писатели, в том числе Бальзак, Мериме, Г. Манн.
И католики, и гугеноты с достойным лучшего применения усердием обрушивались на своих противников, занимаясь взаимоистреблением во славу единственно истинной веры, которой каждый считал свою собственную. Если считал. Потому что немалое число видных деятелей обоих течений в зависимости от политических обстоятельств меняли веру почти так же часто, как усердный отец Мушкетона.
А если приглядеться к бурным событиям XVI века чуть попристальнее, обратить особое внимание не на приключения принцев и маркизов и даже не на бедствия крестьян, а на общественную ситуацию, то на первый план выходят вещи, имеющие к религии весьма слабое отношение. Посудите сами. Открытая борьба католиков с гугенотами продолжалась многие десятки лет. Между тем (приведем цитату из примечаний Проспера Мериме к его повести «Хроника времен Карла IX»), «все население Франции тогда было приблизительно двадцать миллионов человек. Считают, что во время второй гражданской войны число протестантов было не более полутора миллионов. » Так что же, полтора миллиона успешно сопротивлялись восемнадцати с половиной миллионам? Благодаря чему? Цитата из Мериме приведена была в оборванном виде. Окончание последней фразы кое-что проясняет: «Но у тех (протестантов — Авт.') было больше денег, солдат и полководцев». Мериме не только писатель, но и крупный историк—исследователь, да и другие историки согласны с такой статистикой. Однако этот ответ заставляет задать новый вопрос: что же за полтора миллиона человек, если у них «больше денег, солдат и полководцев», чем у католиков, превышающих гугенотов по численности раз в двенадцать? Кто они по своему положению в обществе?
О, конечно, на стороне протестантов оказалась значительная часть высшей знати, и возглавляли эту партию по большей части принцы крови. Но высшей знати на противоположной стороне было еще больше. Значит, дело в другом. Социально-географический анализ показывает: протестанты были сильны в богатых торговых городах запада и юга страны, вспомните хоть Ла-Рошель, которую пришлось осаждать или защищать стольким героям Мериме и Дюма, вплоть до Д’Артаньяна. Гугенотами стали и многие обитатели горных, сравнительно патриархальных районов страны, жители, например, Пиренеев на юге и Севенн на востоке страны. Жанна д’Альбре, мать будущего Генриха IV, правительница Наварры, обращает в протестантство свое горное королевство. Так же поступали некоторые менее знаменитые крупные феодалы. Наконец, распространение новая вера получила и в сельских местностях юга Франции, особенно среди здешнего мелкого дворянства. Понятно, что города давали, прежде всего, деньги, мелкие дворяне и горцы обеспечивали армию боеспособными солдатами, знать же выставляла полководцев с громкими именами. А теперь вспомним слова Ф. Энгельса о средневековых народных движениях. «Чувства масс вскормлены были исключительно религиозной пищей; поэтому, чтобы вызвать бурное движение, необходимо было собственные интересы этих масс представлять им в религиозной одежде». И любое политическое течение в феодальной и позднефеодальной Европе приобретало религиозную оболочку.
Протестантизм во Франции стал в XVI веке формой союза части буржуазии с обуржуазившимся дворянством и стремившимися к самостоятельности крупными феодалами, — союза, противостоящего объединению ослабленной центральной власти с католической церковью и наиболее реакционными феодальными группировками. Выражало в какой-то мере гугенотство и национальные устремления многих жителей южных территорий страны, которые, собственно говоря, не принадлежали пока к только еще складывающемуся общефранцузскому этносу.
Словом, маски католиков и гугенотов скрывали за собой лица противостоящих социальных и этнических группировок, часто достаточно зыбких, — скрывали не только друг от друга, но и от самих себя. Ситуация, характерная отнюдь не для одной лишь Франции XVI века. Всякая религиозная война бывает вызвана глубокими социальными причинами, это всегда столкновение экономических и политических интересов — классов, общественных слоев, социальных групп, а сверх того, нередко, и выражение этнического конфликта.
Среди разожженных европейцами религиозных войн на первое место могут претендовать по своему масштабу крестовые походы. И опять-таки: религиозные мотивы были призваны прежде всего, привлечь к походу массы; но те, кто затеял эту кровавую экспансию, похоже, в большой степени отдавали себе отчет в сути происходящего. Во всяком случае, папа Урбан VI не только говорил о недопустимости того, чтобы святыми местами владел «народ персидского царства, народ проклятый, чужеземный, далекое от бога отродье, сердце и ум которого не верит в господа, но и утверждал, что Европа не в состоянии прокормить своих обитателей. И действительно, тогда западногерманские страны переживали кризис, связанный с относительным перенаселением. Да к тому же тороватые купцы торговых городов, отрезанные арабским морским флотом от богатейших восточных рынков, жаждали власти нал «средиземными» просторами и торговыми путями. В течение двух с лишним сотен лет лилась кровь — не только европейцев, стремившихся к «гробу господню», нс только арабов и тюрок, мешавших занять земли, где этот гроб якобы находился, но и византийцев, мимоходом разгромленных крестоносцами.
воскресенье, 12 февраля 2012 г.
Власть религиозного в становлении народов и национальных госудаств
Власть религиозного в становлении народов и национальных госудаств
Первобытные религии, в общем, довольно своеобразны у каждого этноса, но, разумеется, имеют некоторые общие черты. Непременно налицо боги (духи, тотемы), особо покровительствующие именно этому этносу; нередко к ним возводится происхождение самого племени, а в более позднее время — по крайней мере, родовых старейшин и князей (царей, конунгов, ханов.).
Племена индейцев, австралийцев, пигмеев поклонялись каждое своим тотемам (животным—предкам), А раз тотем — предок, то и заинтересован он только в потомках, и рассчитывать на его помощь и покровительство могли только они. Чужим, не родственникам, он не нужен. Языческие боги античной древности унаследовали эту верность «своим» — хотя и не все. Однако чужеземец мог, по крайней мере, задобрить богов народа, среди которого он собирался жить.
Ф. Энгельс отмечал: «Религия возникла в самые первобытные времена из самых невежественных, темных, первобытных представлений людей о своей собственной и об окружающей их внешней природе. Боги, созданные таким образом у каждого отдельного народа, были национальными богами, и их власть не переходила за границы охраняемой ими национальной области, по ту сторону, которых безраздельно правили другие боги».
Но время шло, нарастали культурные контакты, все больше узнавали люди о соседях и о богах. Однако языческие небесные владыки были на удивление терпимы к чужим богам. Отдавая предпочтение «собственным», человек эпохи политеизма чувствовал определенный пиетет и перед божествами соседних племен и народов, а уж оказавшись на «подведомственной им территории», обычно полагал нужным их задобрить.
Ксеркс в V веке до н. э., явившись с армией в Грецию, которую намеревался покорить, не преминул принести жертву олимпийским богам; чиновники римских императоров на заре нашей эры неукоснительно приносили от их имени жертвы богам подвластных земель. И если в еще более глубокой древности при войнах между городами—государствами древней Месопотамии и происходило порою некоторое умаление богов, покровительствовавших городам побежденных, то это было именно умаление: бога—покровителя неудачников переставляли в общем семействе богов пониже, на менее почетное место.
Лишь с приходом единобожия, да еще единобожия агрессивного, нетерпимого к иным верованиям, становятся возможными действительно массовые, широкие кровавые столкновения на религиозной почве — точнее, под религиозными лозунгами, потому что, как нетрудно было увидеть внимательным историкам, дело было далеко не в одних лишь вероисповедных разногласиях.
К душе человека обратились ислам и христианство; они потребовали от своих последователей не только соблюдения и принесения положенных жертв и поклонов, но и верности четко определенной системе взглядов. Отклонение в мелкой, на современный взгляд, детали догмы или обряда приобретает в 1-м тысячелетии н. э. значение, какого не могли себе представить люди конца 1-го тысячелетия до н. э., ни мы сами в конце 2-го тысячелетия н. э. Сейчас устраиваются мировые конгрессы представителей христианских церквей, собираются на совместные собрания для обсуждения проблем веры священнослужители христианские, мусульманские, иудаистские, буддийские и индуистские, В III—VIII веках н. э., а часто и позже церковные соборы обращались в скопища анафемствующих друг друга святителей.
вторник, 7 февраля 2012 г.
Мелкая промышленность в России на рубеже XIX-XX веков
Мелкая промышленность в России на рубеже XIX-XX веков
Проблема развития и роль в экономике России начала XX века мелкого, в том числе и кустарного поизводства до сих пор слабо изучена. В советское время эта тема игнорировалась из-за господствующего представления о неизбежности отмирания мелкой промышленности в результате процесса концентрации производства крупного.
Проблема развития и роль в экономике России начала XX века мелкого, в том числе и кустарного поизводства до сих пор слабо изучена. В советское время эта тема игнорировалась из-за господствующего представления о неизбежности отмирания мелкой промышленности в результате процесса концентрации производства крупного. Несмотря на отдельные работы, свидетельствующие о том, как настойчиво сопротивлялась этому народная среда, народная культура, последствия такого отрицания не осознаны в должной мере и сегодня.
Между тем к этому побуждают и известные трудности на нашем потребительском рынке, и зарубежный опыт. Современный капитализм, с его высокой степенью обобществления, не отрицает, как известно, мелкий и средний бизнес как необходимый элемент постиндустриального общества. Вопрос о перспективах и судьбах отечественной мелкой промышленности впервые был поставлен передовой общественной и экономической мыслью России более ста лет назад. Эту проблему мы знаем главным образом по фундаментальней работе В. И. Ленина «Развитие капитализма в России. Процесс образования внутреннего рынка для крупной промышленности». Это исследование, а также значительная литература, связанная с его творческим освоением, вытеснили из научного оборота другие работы аналогичного содержания, в том числе и те из них. которые подпитали ленинскую мысль. В первую очередь следует назвать труды таких серьезных и оригинальных экономистов к социологов, как С. Н. Булгаков. П. Б. Струве. М И. Туган-Барановский. И. X. Озеров. Справедливости ради надо сказать, что этот процесс вытеснения занял известный промежуток времени. Так, наиболее распространенной и широко читаемой книгой еше в 1920-е гг. была работа М. И. Туган-Бараиовского «Русская фабрика в прошлом и настоящем. Историческое развитие русской фабрики в XIX в.».
Исследовательская мысль названных авторов билась над вопросом о возможных границах реализации в России рассмотренного К. Марксом закона концентрации производства и тождества эволюции промышленности и земледелия. В этом отношении особенно показательно творчество С. Н. Булгакова, философски осмыслившего проблемы экономики. Придя к выводу, что законы развития аграрной и промышленной сфер экономики не аналогичны, он предлагал подразделять страны на аграрные и промышленные исходя не из уровня развития капитализма, а из их специализации, обусловленной особенностями географического положения, историческими и национальными традициями. Такой подход привел исследователя к оригинальному выводу о том, что крупная промышленность не отрицает мелкую как прошлую стадию в развитии производства, что та и другая существуют и развиваются параллельно.
В работе «Капитализм и земледелие» он отмечал: «Для современной промышленности передовых европейских стран специфична не борьба большого и мелкого производства с перевесом в ту или другую сторону, однако постоянное повышение количества подобных отраслей производства, которые могут быть введены лишь в крупной (а порой, впрочем и нечасто, лишь в мелкой) форме производства. (P. S. Это нужно принять во внимание тем, кто по данным статистики о росте больших компаний делает вывод в пользу "концентрации" мелких; последняя может абсолютно отсутствовать однако так или иначе количество больших компаний будет расти)». Как видим, это наблюдение Булгакова существенно расходится с положением Ленина о поглощении и вытеснении мелкой промышленности фабрикой. Напротив, многие его современники считали, что у кустарной промышленности, имевшей широкую социальную базу, ориентированной на определенный рынок, ведшей свой собственный ассортимент продукции, есть будущее. С известным пафосом говорил об этом Г. Б. Струве: «Наша государственная промышленность олицетворяется не лаптем, не куском грубого полотна, не примитивным горшком, вымениваемым на просо, а кимрским сапогом, павловским замком, семеновской ложкой, тульской гармоникой - словом, предметами, имеющими абсолютно неоспоримое право на звание товаров"'’.Еще 1 мотив творчества экономистов Рубежаеще 1 мотив творчества экономистов рубежа XIX-XX вв. нужно подчеркнуть это отчетливое понимание общественной функции производства. Так. в упомянутой работе Булгакова широко применяются подобные понятия, как удовлетворение потребностей- новые и старые потребности, рынок наций, потребительская форма продукта и др.Не меньше интересна для нас и заостренность экономической мысли на нравственной стороне предпринимательской экономической деятельности. Ставился вопрос: как быть, если она разрушает общественную нравственность, использует и формирует дурные наклонности, разрушает природу? В этой связи представляется органичным замечание о том, что "улучшенные машины требуют улучшенных люден". Осознавалась к тому же потребность интенсивного развития системы общественной защиты, народного образования, здравоохранения.
пятница, 3 февраля 2012 г.
Человеческий разум и вековая мечта о счастье
Человеческий разум и вековая мечта о счастье
Мы с детства привыкли к страшным и грустным, чудесным и Смешным, но неизменно добрым сказкам. Как бы трудно и горько ни приходилось в них хорошему человеку, правда в конце концов всегда оказывается на его стороне, Как бы ни ухмылялось самодовольное Зло —будь то волк или Синяя Борода и даже сам Кощей Бессмертный,— оно неминуемо терпит сокрушительное поражение.
Что это? Святая наивность и простота? Примитивный хэппи-энд для ребятишек, обмирающих от страха? Но ведь сказки, как известно, уходят в самые темные глубины истории, к истокам ее, к первым завязям человеческого многоязычия— так неужто отразилось в них лишь самое раннее детство человечества? И как же быть тогда с их невыцветающей мудростью и необоримой верой в торжество добра и света?
Дело обстоит сложнее, глубже, интереснее. Взмахивая крыльями фантазии, человек поднимался над жестокой реальностью бытия — и словно вытаскивал самого себя из болота извечной обыденности, унылой повторяемости дней, лет и веков, с жизнью а котором никак не могла смириться мятущаяся человеческая натура— пусть пока в воображении своем, как бы впрок, с надеждой «на потом» и на потомков, она бросала дерзкий вызов могучим, враждебным стихиям природы. Но это был вызов и самому человеку, его страхам и заблуждениям, а главное — обессиливающему соблазну жить в покорстве и согбенности, «по воле волк», а не по собственной воле, разбуженной для созидания и счастья.
«Сказка — ложь, да в ней намек. »! Первые робкие отзвуки мечты о лучшей доле, о достатке, о согласии людей друг с другом и природой мы находим уже в тысячелетних пластах первобытной общины. А начало было положено — сомнения в этом быть не может? —» приручением огня. Это он согревал робкое, беззащитное тело, оберегал от диких зверей, помогал готовить здоровую пищу, освещал мрак первобытных пещер. В пламени костра грезились пращурам нашим смутные, захватывающие видения светлой жизни. И запылал яркий, неугасимый огонь человеческой мечты о лучшем будущем! И уже не казался себе человек песчинкой в яростном вихре при родных стихий. Первый шаг к свету из хаоса дикости, «животности», унылой неподвижности был сделан — двинулось колесо Истории!
И вот дерзит всемогущим богам гордый Прометей, и торжествует Правда над Кривдой, и побивает злых ворогов могучий справедливый богатырь — крестьянский сын! И несет человека к новой жизни, к новым берегам чудо чудное — ковер-самолет. Так, исподволь, незаметно, естественно сказки и легенды питают каждое из при ходящих в мир поколений целебным «материнским молоком» добросердечия, жизнерадостной уверенности в торжестве мира и счастья. Они учат любить природу, хороших людей, бороться за победу добра.
Уже с самых первых шагов человечества как сообщества разумных людей выявлялись и утверждались, становясь ядром его бессмертной «генетической памяти», такие высшие нравственные качества и ценности, как взаимопомощь в труде, самопожертвование и самоотверженность, отзывчивость и добросердечие. Не какой-то изначальный «примат» добра и любви, якобы восходящий к идее бога, а объективно подтвержденное всем ходом истории превосходство человеческой солидарности, единения над эгоизмом, человеконенавистничеством есть начало начал, благодатный источник подлинно нравственной жизни человечества.
Ниточка единения и самоотверженности ведет нас опять к истокам человечества и на каждом шагу убеждает: природа всегда безжалостно мстила одиночкам, преступавшим высшие интересы рода человеческого. И вообще, как теперь все более проясняется, в борьбе многих человекоподобных за жизнь на земле победителем вышел именно тот вид, в котором было сильнее развито чувство взаимной поддержки, тот, где чувство коллективного самосохранения брало верх над чувством самосохранения личного.
Итак, сама история выступает главным доказательством бессмертия Великой Мечты о торжестве Добра над Злом, бескорыстия и справедливости — над подлостью, жадностью и угнетением. Нет, вовсе не наивен, не примитивен тот самый хэппи-энд — счастливый финал добрых народных сказок!
А в духовные кладовые первобытного коммунизма еще много-много раз будет спускаться — вниз по лестнице, ведущей вверх,— беспокойная, взыскующая истины человеческая мысль. В его обычаях и укладе, символах и аллегориях людям новых времен долго будет чудиться заветная формула всеобщего счастья.
Ее нарекут золотым веком. Для одних этот век навсегда останется позади прогресса, в невозвратном прошлом. Другие мечтатели станут придумывать, изобретать причудливые утешительные смеси из «праведной» первобытности и технических даров цивилизации. Третьи, уверенно заявят: золотой век впереди, в грядущем, и человечество придет к нему!
Но все это будут утопии— обманчивые миражи разума. Они будут то передовыми, то реакционными, то бессильно романтическими, то яростно зовущими на битву. В зависимости от того, на каком «витке» социальной эволюции, в каких исторических условиях они были рождены на свет, какими общественными силами подхвачены и подняты как знамя борьбы и перемен.
Все еще впереди. А человеческий разум, постепенно преодолевая первобытное представление о слитности, одинаковости прошлого, настоящего и будущего, уже уносился в иные края, иные миры в поисках радости, в поисках надежды на лучшую жизнь. Раздумья человека о будущем, поначалу робкие, нескладные, примитивные, уже были озарены дальними сполохами Великой Мечты.
Двинулась вперед неудержимая лавина естественно-исторического процесса — двинулась навстречу разделению труда, навстречу «расщеплению» человеческого общества на бедных и богатых, бесправных и всесильных. На разных полюсах этого процесса век за веком накапливались противоборствующие силы добра и зла, зерна людских надежд — и плевелы жестокого эгоизма, элементы морали тружеников — и «молекулы» аморальной вседозволенности будущих господ. Накапливались, сплачивались и силы разума, самою жизнью побуждаемые рискнуть поставить и поискать ответ на жгучий вопрос: что будет впереди, завтра, потом, то есть в будущем?
четверг, 2 февраля 2012 г.
Будут ли потомки знать созданные человечеством языки?
Будут ли потомки знать созданные человечеством языки?
Человечество потеряло на своем историческом пути множество языков. Никто не говорит сегодня в обиходе ни на латыни, ни на древнегреческом, пи на галльском, но за давностью лет о том, чтобы оживить эти давно мертвые языки, речи не идет, хотя древнегреческий знает не так уж мало людей, а латынь изучают в какой-то мере миллионы врачей, фармацевтов, биологов. В Израиле государственным языком стал иврит, язык Ветхого завета, но, видимо, этот эксперимент останется единственным в своем роде. Индия не намерена возрождать и делать официальным санскрит, язык священных книг ее древности, и даже создавшие несколько вариантов своего литературного языка норвежцы все-таки не собирались возвращаться к языку времен древнегерманского или даже общескандинавского единства, Но вот языки, ушедшие совсем недавно или уходящие из обихода на наших глазах, — те, на которых говорили народы, ассимилированные соседями или только перешедшие на соседние языки, — могут ли они вернуться?
До недавних пор огромному большинству ученых казалось, что это дело безнадежное. Да и общественное мнение гораздо больше интересовала возможность создания для человечества международного языка. Особую популярность среди претендентов на это звание завоевал созданный польским врачом-окулистом Людвиком Заменгофом эсперанто. Его знают сегодня, пожалуй, уже десятки миллионов людей, на нем выходят газеты, журналы, книги. Роль международных языков играют сегодня в еще большей мере английский, русский, испанский, французский, в Индии — хинди, в Пакистане — урду, в Восточной Африке — суахили.
Но потребность в международных языках не означает ведь, что отпала необходимость в языках национальных. И стремление к сохранению слабеющих языков и возрождению исчезнувших наречий порождено, как правило, не только ростом национального самосознания или тоской по «прекрасному прошлому».
Дело также и в другом. Все яснее осознается важность, и даже необходимость для человечества многообразия: многообразия природных и искусственных ландшафтов, областей познания, культур — и способов выражения мыслей тоже.
Все сильнее мы ощущаем, что созданные человечеством богатства — в том числе и богатство языков, наречий, говоров — нужны, и потери тут оказываются в конечном счете болезненны не только для прямых потомков носителей того или иного языка.
Пример бережного отношения к языковой культуре малых народов подала когда-то всему миру наша страна. В 20—30-е годы была создана письменность для десятков языков, прежде ее лишенных. И уже в последнее время эта работа продолжена. А ведь язык с письменностью обретает новые силы, он лучше обслуживает культурные нужды своего народа.
Сегодня интеллигенция многих этнических меньшинств в Европе, Америке, Австралии и Океании предпринимает попытки вернуть к полнокровной жизни, по крайней мере, некоторые исконные их языки. Это относится и к провансальскому и бретонскому во Франции, и к саамскому в Норвегии, Швеции, Финляндии, и к некоторым индейским в обеих Америках.
Очень любопытно современное положение гавайского языка. Гавайские острова теперь — один из штатов США. Но здесь (так сложилось исторически) население чрезвычайно смешанное, чистокровных гавайцев, потомков аборигенного населения, почти не осталось, а сейчас, пожалуй, даже потомки от смешанных браков гавайцев с европейцами, китайцами и пр. составляют относительное меньшинство. И, тем не менее, гавайский язык здесь пользуется большой поддержкой, причем не только потому, что ему верны потомки аборигенов; этот язык стал символом единства разных народов самого штата.
Так или иначе, но в мире идет не только «подавление» большими языками малых, но и процесс обратный. Можно ли считать, что за ним будущее? Право же, ответ на этот вопрос далеко не прост, но все же стоит обратить внимание на одну тенденцию, характерную для некоторых групп этносов: сегодняшняя культура многих народов основана на том, что каждый принадлежащий к ним человек в обиходе пользуется двумя, а то и тремя языками. Может быть, будущее — за повсеместным (в очень далеком будущем) двуязычием. Родной язык — великое сокровище. Тот, у кого таких языков два, вдвойне богат. Если он действительно, по-настоящему знает оба.
Язык и народы, языковые семьи
Язык и народы, языковые семьи
Русский, украинец и белорус, в общем, могут, хоть и не без труда, поговоить друг с другом. Русскому, поляку и сербу уже не обойтись без переводчика. Языки тем взаимопонятнее, чем ближе родство между ними, чем меньше время, которое они существуют именно как отдельные языки. Русский, украинский и белорусский языки — дети языка древнерусского, родные братья. Языки польский, сербский, болгарский тоже приходятся русскому братьями, да только двоюродными. У них с русским общий «дед» — праславянский язык. Двенадцать веков назад славянину с Днепра не требовался переводчик при разговоре с дунайским болгарином или жителем долины Вислы. Языки южных, западных и восточных славян были тогда куда больше похожи друг на друга, чем сейчас.
Если же уйти в прошлое на 3 тысячи лет, то окажется, что общие предки славян, латышей и литовцев говорили на одном и том же языке или, точнее, на диалектах одного и того же языка. Еще несколько сот лет назад — и мы услышим единый язык общих предков славян и немцев. По мере нашего углубления в минувшее на место десяти с лишним славянских языков приходит один общеславянский (праславянский), потом общеславянский объединяется с общебалтским, дальше (раньше) — с общегерманским (предком немецкого, английского, шведского.).
Русский и немецкий языки — родня. Праславянский и прагерманский языки были братьями, они оба откололись (вместе с языками италиков, кельтов и некоторыми другими) от древнеевропейского языка. А древнеевропейский язык вместе с языками индоиранскими и иными вышел из лона общеиндоевропейского языка, на котором (говоря точнее, на группе его диалектов) говорили когда-то общие предки украинцев и иранцев, англичан и индийцев, армян и греков. Перед нами — пирамида, стоящая на своей вершине.
Как увидели эту пирамиду?
Конечно, сходство восточнославянских и даже всех славянских языков достаточно заметно даже неспециалисту. Гораздо труднее оказалось проследить более отдаленное родство. И все-таки еще 400 лет назад итальянец Филипп Сассетти, путешествуя по Индии, заметил сходство итальянских и латинских слов с индийскими. В ту же эпоху голландец Иосиф Юстус Скалигер делил европейские языки на одиннадцать групп по степени сходства. Ученый—литовец Михайло Литуанус (само его имя значит «литовец» по-латыни) составил список литовских слов, похожих на соответствующие латинские. Великий немецкий философ и математик XVII — XVIII веков Готфрид Лейбниц обратил внимание на сходство между венгерским и финским языками. М. В. Ломоносов писал о родстве греческого, латинского, немецкого и русского языков.
Одним из последствий победы Петра над шведами под Полтавой была отправка Петром пленного шведа Иоганна Филиппа Страленберга в Сибирь для изучения народов и языков. Результат — сравнительные таблицы языков Северной Европы, Сибири и. Северного Кавказа. А позже именно в России, почти двести лет назад, вышел «Сравнительный словарь всех языков и наречий», Составили его «просто — переводили русские слова на все языки, для которых нашлись переводчики.
Первое издание словаря учитывало двести языков Европы и Азии; второе — двести семьдесят два языка, среди которых были уже наречия африканские и американские. Работы лингвистов заставили европейцев в гораздо большей степени осознать свое родство с другими народами мира.
И Валерий Брюсов писал, отвечая на писания немецких националистов во время первой мировой войны: «Иль мы тот великий народ. Чье имя не будет забыто, Чья речь и поныне поет Созвучно с напевом санскрита?»
среда, 1 февраля 2012 г.
Раса и расовые признаки в чертах народов разных стран
Раса и расовые признаки в чертах народов разных стран
В разных странах выпускаются подробные карты и даже целые этнографические атласы, где, в частности, показано размещение на территории нашей планеты сотен этнических общностей, а также распределение землян по расам, языкам, типам культур. Давайте совершим сейчас сверхкраткое путешествие по «расовому глобусу».
Внизу на глобусе — белесое пятно Антарктиды. Она нас не интересует — обитатели в Антарктиде появились только в XX веке. Ближе всего к Антарктиде увесистый «ломоть» Австралии. Там живут сейчас примерно 15 миллионов белокожих людей и несколько десятков тысяч чернокожих. Белокожие — пришельцы, предки их приехали в Австралию самое большее двести лет назад. Приехали? Нет, многих из этих предков привезли сюда насильно, закованными в кандалы. Долгие десятки лет Австралия была для Англии самой большой тюрьмой на свете; сюда посылали на каторгу бандитов, воров, мошенников. Кстати, современные австралийцы, ничуть, не стесняются своего происхождения. А преступность в Австралии меньше, чем во многих других странах.
Далекими предками белых австралийцев мы займемся, когда у нас специально пойдет речь о Европе, а сейчас поговорим о чернокожих австралийцах. Волосы у них волнистые, а нос широкий. Почему речь идет именно о коже, носе и волосах? Потому что это три из основных расовых признаков. Признаков, по которым человека можно отнести к той или иной расе. Рас (точнее, больших рас) — три. Их называют белой, черной, желтой. Их называют также и европеоидной, негроидной (экваториальной), монголоидной. Их называют еще индоевропейской, негроавстралоидной, монгольской.
У европеоидов беловатый или смуглый цвет кожи, волосы — самых разных оттенков, волнистые или прямые, обычно мягкие, растут на лице и на теле, нос — узкий, выступающий, а вот скулы выступают слабо, губы тонкие или средней толщины. Все это, как нетрудно заметить, черты внешние, различимые по большей части буквально с первого взгляда.
У негроавстралоидов цвет кожи темный, волосы курчавые или волнистые, притом темные и жесткие, скулы выступают вперед умеренно, а челюстная часть лица — значительно, нос широк, губы толстые.
Цвет кожи у монголоидов желтоватый или темно—смуглый, волосы жесткие, как у негроидов, но прямые, как у большинства европеоидов, скулы выступают сильно, лицо уплощено, есть особая складка верхнего века эпикантус, которую так и называют — монгольской.
Люди каждой расы связаны тем, что в обыденной жизни называют родством по крови. Но распределение по лицу Земли «внешних черт людей, а также некоторых других наследующихся признаков (это относится и к форме зубов, и к группам крови, и к характеру кожного рисунка на кончиках пальцев, и к особенностям вкусовых ощущений, и ко многим другим признакам) свидетельствует о том, что любое расовое деление в какой—то мере условно. Ведь, в конце концов, все люди — более или менее дальняя, но родня по крови в самом прямом смысле этого слова, все расы — ветви, не только идущие от одного древнего ствола, но и связанные между собой нитями все возобновляющегося родства.
К белой расе относятся многие коричневокожие индийцы. Среди людей черной (она же негроидная) расы встречаются и обладатели желтой кожи. А якобы «желтые» монголоиды могут быть порой смуглыми до черноты или, наоборот, белокожими.
воскресенье, 29 января 2012 г.
Херсонес - века истории древнегреческого города у моря
Херсонес - века истории древнегреческого города у моря
На юго-западной оконечности Крыма выдается в море совсем маленький полуостров, даже полуостровок, площадью меньше чем в половину квадратного километра. Зелено-серая трава, сухая, даже если только что прошел дождь. Кое-где купы деревьев. Ближе к берегу — желтоватые невысокие стены из прямоугольных камней, остовы давно отживших домов: они стоят вдоль выложенных камнем улиц; кое-где пытаются по давней привычке тянуться к небу ослепительно белые колонны, когда-то — гордость торжественных храмов.
Двадцать четыре столетия назад сюда долетели брызги той живой волны, на которой поднялась великая древнегреческая культура. С остроносых кораблей под цветными парусами сошли на берег переселенцы из города, лежавшего на другой, южной стороне Черного моря. А тот город основали выходцы из самой Греции, соединив в его названии имена своего покровителя Геракла и моря — Понта; получилось — Гераклея Понтийская. Что-то, видно, случилось в той Гераклее. Бурно жили греческие города-полисы, недаром от слова «полис» ведет свое происхождение наше слово «политика». Одна политическая партия победила, по-видимому, другую; потерпевшим поражение пришлось искать себе новое место для поселения. А впрочем, как мы знаем, греки умели и при мирных обстоятельствах покидать один родной город, чтобы основать другой, такой же родной.
На новом месте недавние гераклейцы не стали лукаво мудрствовать с названием; высадились они на полуострове и назвали новую родину просто Полуостровом — с большой буквы. Вот оно, значение слова Херсонес. А чтобы отличить новый крымский полис от его тезок в других землях, прибавили к названию географический эпитет: Таврический. Сделали свое поселение двойным тезкой самого Крымского полуострова, который для них тоже был Херсонесом Таврическим.
Геродот в том же V веке до н. э. сказал о своих соотечественниках, что они «обсели» берега Черного моря, как лягушки. Сколько их было когда-то по берегам Черного, Мраморного, Эгейского, Средиземного, Адриатического морей, древнегреческих городов! Сотни и сотни, Многие славнее и богаче нашего Херсонеса. В том же Крыму Пантикапей-Боспор (на месте нынешней Керчи) был много сильнее и даже гнул порою под свою пяту дальнего соседа. А из Ольвии в устье Днепра значительно больше везли хлеба в щедрые и властные Афины, и ольвийские греки, верно, заносились двадцать веков назад перед херсонесцами, менее удачно выбравшими место для житья и торговли.
Но пришла пора Великого переселения народов, и «варварские» волны во II—III веках н. э. в череде нашествий сокрушили почти все греческие города Северного Причерноморья. Мало того, пришедшие с Балтики готы, захватив вместе с Боспором и его флот, явились на этих кораблях в саму Грецию — и запылали великие Афины.
А вот Херсонес уцелел. Похоже, пути к нему вели не самые удобные для завоевателей, а главное, граждане его умели вовремя договариваться с соседями и удачно находить себе сильных покровителей. И еще везло, наверное, херсонесцам.
И город продолжает жить среди тысячи бедствий; он вовремя подчинился на рубеже нашей эры Риму, приняв гарнизон из легионеров, позже стал форпостом Византийской державы на ее севере, еще много позже — частью отколовшейся от Византии крошечной Трапезундской империи (ее столица лежала в Южном Причерноморье, неподалеку от матери-Гераклеи).
Кроме двенадцати главных богов Олимпа здесь в древности поклонялись еще и богам азиатского Востока, египетским Изиде и Серапису.
Первые века нашей эры — время идеологического кризиса, который в ту эпоху находил свое отражение, прежде всего в борьбе религиозных воззрений. Старые олимпийские боги, хотя многие херсонесцы очень долго хранили им верность, не могли ответить на вопросы, волновавшие людей в многоязычной и стремительно изменявшейся Римской империи. Подступало время единобожия — социальный протест, духовные искания масс делали все более популярным образ бога-спасителя, который должен установить на земле новую счастливую жизнь. На эту роль претендовали не только бог христианский, но и персидский Митра, и египетская Изида, многие черты которой, кстати, унаследовала христианская богоматерь. Следы этой «борьбы богов» здесь находят в могилах; иногда рядом оказываются символы религий, которые сейчас кажутся резко противостоящими друг другу, и нелегко порой определить, похоронен ли тут верный последователь олимпийских богов, митраист или христианин. При всех местных особенностях Херсонеса он становится окошком, через которое мы разглядываем и общую картину идеологической борьбы в раздираемой противоречиями Римской державе.
Херсонес, верно, отражает происходящее на огромных просторах мира. Греческий город стал греко-римским, потом византийским, языческий город — православным; столетия служил он связующим звеном между Киевом и Константинополем. Здесь, по одной из летописных версий, крестился князь Владимир, ставший в русских былинах Владимиром Красное Солнышко, — крестился после того, как штурмом взял Херсонес, звавшийся уже Херсоном (а в русских летописях — Корсунью). Это первый достоверно известный случай, когда Херсонес был «взят на щит», хотя к его стенам приходили с оружием тавры и скифы, сарматы и готы, аланы и хазары, печенеги и половцы... Да кто только не приходил! Не раз приходилось горожанам то отбиваться, то, - смиряя гордость, платить дань и признавать особые права очередной набравшей силу державы. Пережив времена древнегреческой славы, как и славы Рима, город погиб почти одновременно с Византией, в XV веке.
Все-таки погиб... Почему? Видимо, дело не только в страшном погроме, учиненном здесь в 1399 году войсками хромого «потрясателя вселенной», железного Тимура. Решающий удар нанесли древнему городу не враги, которых он столько перевидал на своем веку, а непобедимые законы экономики. Сдвинулись главные торговые пути; в позднем средневековье они стали обходить стороной юго-западный угол Крыма. Место Византии заняла Османская империя, в Крыму утвердились ханы, вассалы ее, — и путь «из варяг в греки» оказался оборванным. По другим дорогам пошли караваны, от иных портов отплывали тяжелогруженые корабли. И обожженному Херсонесу уже неоткуда было взять силы, чтобы вновь подняться на ноги.
Народы Средней Азии и Казахстана
Народы Средней Азии и Казахстана
Взглянем на карту Средней Азии и Казахстана. Границы между государствами нередко проникают друг в друга. Сложность границ между народами Средней Азии и Казахстана — наследие и один из итогов их долгой, трудной и очень сложной истории, в результате которой возникла особая историко-этнографическая область. Что такое Средняя Азия и Казахстан? По ландшафту — это степи, полупустыни, пустыни и горы. И конечно, оазисы, зеленые островки в мертвом зное пустынь. Но прежде всего степи, полупустыни, бесконечные просторы, продолжающиеся и к востоку от Восточного Казахстана и к западу — от Западного.
Когда-то — 3—5 тысяч лет назад — по этим землям прошли на восток племена, говорившие на древних индоевропейских языках. До Алтая и Монголии докатились они, оставив на северных границах Китая народ дин-линей. Но в конце 1-го тысячелетия до н. э. и в 1-м тысячелетии и. э. движение по Великой степи шло уже главным образом с востока на запад. Шли гунны — народ, по-видимому, говоривший на тюркском языке. Шли древние тюрки, говорившие, естественно, по-тюркски. Шли монголы — задолго до Чингисхана. Целых пять веков должно было пройти до его походов, а в Средней Азии уже жили большие племена с чисто монгольскими именами: кайы, баят, баяндер. С юга в VII веке н. э. пришли арабы, покорили значительную часть Средней Азии, ввели тут ислам — но прочного следа не оставили, разве что, возможно, с той далекой поры живут здесь маленькими группами арабы, да и то, наверное, те, кто появились много позже. Гунны, тюрки, монголы — они приходили на уже занятые земли. Кем занятые? Их обитателей греки называли скифами, персы— саками. Иногда их звали еще массагетами. Возможно, для того, чтобы подчеркнуть сходство и связь среднеазиатских племен с тогдашними жителями нынешних Болгарии и Румынии — гетами. По мнению специалистов по древней истории, у саков действительно была родня и на Балканах и в Северном Причерноморье — степи связывали ответвления единого праскифского дерева своей живой бесконечностью. Персидские цари захлебывались в этом степном море, теряя огромные армии под стрелами кочевников. Александр Македонский вонзал в грудь Средней Азии свои фаланги, забрасывая в сердце ее все новые и новые свои Александрии, города с греческим населением. Некоторые из них дожили до наших дней, в том числе бывшая Александрия Дальняя, потом называвшаяся Ходжентом
суббота, 28 января 2012 г.
Природа и географические условия и развитие этносов
Природа и географические условия и развитие этносов
Географическая (природная) среда — непременное условие возникновения и функционирования этноса, и ее изменения оказывают существенное влияние на собственно этнические процессы. К тому же географическая среда представляет «арену», на которой эти процессы разворачиваются. Приметы воздействия природных условий можно обнаружить в самых разных областях этнической культуры, начиная с орудий труда, предметов быта и кончая самими именами народов, этнонимами.
Географическая (природная) среда — непременное условие возникновения и функционирования этноса, и ее изменения оказывают существенное влияние на собственно этнические процессы. К тому же географическая среда представляет «арену», на которой эти процессы разворачиваются. Приметы воздействия природных условий можно обнаружить в самых разных областях этнической культуры, начиная с орудий труда, предметов быта и кончая самими именами народов, этнонимами.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)